— Поздно опомнился, цыпленочек! Да ты не робей, что тут скрывать-то? Даром что одни глаза, да волосы у тебя. А так и девке-то не на что тут позариться! Ты же хотел, видать, чтоб у хозяина дубиной все меж ног встало на такой тощий зад? Откормить тебя сначала надо, чтоб на человека похож стал!
— Ничего не хотел я. А как все было — все вчера рассказал! — вспыхнул всеми цветами авроры* вусмерть смущенный бесстыдными словами Магды Исибэйл. — И хозяин мне ваш не нужен и защита его — тоже. Пусть убивает, если хочет… чем вот так…
— Да ты не серчай на старую* Магду, мальчик, — женщина вновь подобрела голосом. — Я ж шучу! Все вокруг одни мужланы неотесанные, волей-неволей загрубеешь, а тут ты — такой молодой, да ладный… Как же не позадирать тебя, а? Но есть тебе и правда нужно, иначе и самого малого котла не подымешь.
— Что?.. Как так… котла?
— А так. Молодой господин приходил, пока ты здесь дрых, приказал, чтобы ты на кухне мне помогал. Ну, и когда за столом он с людьми будет — приносил бы еду, да питье. Смекаешь?
— Он что… приходил, пока я спал, и видел меня… без одежды?
— Ну, видел, что с того-то? Не впервой, чай, раз говоришь, что он сам тебя раздел вчера? Или ты солгал?
— Не солгал я.
— Да стоило б о таком печалиться! Говорю ж тебе: смотреть-то пока не на что, правда, чего греха таить, хозяин поглядел на тебя недолго, а потом лицо такое сделал, словно мертвого дверга* увидел. Они, говорят, и при жизни — уродливы. А как срок их выйдет, сделаются совсем страшными, что сама смерть. Вот как.
— Так плед свой он забрал… сам?
— Нет же, баранья твоя голова! Он тебя только пуще укрыл, да зачем-то руки твои цыплячьи все вертел в своих у самых ладоней. А потом встал, и уж после этого лицо его особливо гадким сделалось. Видать, чего-то не так в руках твоих. Плед я взяла, чтоб другим неповадно было.
— Если бы не так, зачем бы он меня на кухню сослал? Котлы твои таскать! — огрызнулся Исибэйл. — Для этого же сила нужна! А я сильный! И из лука стреляю не хуже вашего хозяина!
— Вот как?
Сейчас и Магда и Исибэйл, трепещущие от предвкушения надвигающейся бури, смотрели в проем до пара натопленной кухни. Тепло помещения, казалось, должно было согреть все вокруг, да только холодных, по-прежнему словно заиндевелых, глаз Эвена не могло оно тронуть.
— Ох, господин… Вы бы не слушали мальчишку. Он ворочает языком по малолетству, чего не надо…
— Я сам решу, кого мне слушать, а кого — нет.
Он уверенной, властной походкой хозяина дома приблизился к все еще прикрывающему себя конечностями Исибэйлу. Не наклоняя головы, опустив лишь полный холодного презрения взгляд, промолвил:
— Научись держать язык за зубами, Исибэйл. Я не за тем оставил тебя в доме своем, чтобы ты еще больше гневал меня или моего отца. Знай свой угол!
— Так не оставляйте меня в дому! Отпустите меня к своей семье… неужто мало на вашем дворе людей?! — только после сообразив, что натворил его неосторожный язык, сперва в запале выкрикнул ему мальчик.
Эвен, негодуя от такой глупости, схватил Исибэйла за макушку и разом поднял его на ноги за волосы, чуть не выдрав их с корнем. Мальчик вскрикнул, с ужасом осознавая, что опять стоит перед лордом их земли в полной наготе. От стыда и болезненных ощущений из глаз брызнули слезы.
— Надень то, что тебе принесли, и сопли подбери! Лучник… — Насхайм с очередным презрением обвел взглядом это и правда довольно худо тело, вновь задержав его на тонких, казавшимися совсем хрупкими, что первый наст, запястьями. — Научишься котлы в руках таскать — может, и лук доверю со стрелами. И никогда, слышишь, — вытянутыми, сильными пальцами мальчику сжали подбородок, — никогда не смей мне дерзить, мальчик.
Через пару мгновений Исибэйл вновь остался на кухне вдвоем с Магдой, но вмятины от пальцев молодого господина, что болели на запястьях и подбородке, еще долго не давали ему прийти в себя, равно как и слова Эвена.
Уже к вечеру он понял: никто здесь не собирается оказывать ему милость. В доме, если кто и видел его, то поглядывал с неприкрытой злобой или отпускал в его сторону колкости, отчего мальчик из рода Соммервилль еще больше начал тосковать по семье и провел новую ночь, заливая слезами свернутую у изголовья старую лейне.
Не одна лишь печаль по дому точила его сердце: он боялся, что семья так и не узнает, где он… А еще терзал его другой страх. Он ждал «наказания» господина за свои опрометчиво брошенные слова. И оно, случайно ли, преднамеренно ли — не заставило себя долго ждать.
За неделю до Солнцеворота, уже к ночи собрались за столом. Эвен всегда сидел по правую сторону от главного места, которое сейчас пустовало: отец его все еще был на охоте.
— Ох и сытная же баранина вышла сегодня у Магды! Готов поднять этот кубок за ее руки! — вопил давно мертвецки пьяный Седрик, что занимал место слева от молодого Насхайма, из чего следовало, что он весьма приближен к нему. — Эй ты! — крикнул он Исибэйлу, притихшему в углу зала, где проходил ужин. — Подлей-ка мне виски! Да поторапливайся!
Эвен кивнул, тем самым давая добро мальчику, который не преминул поспешить, оказавшись с закупоренным глиняным кувшином в руках возле требующего добавки Седрика.
— За что люблю этих горцев, так это за две вещи: чертовски славный виски и молоденьких шлюх, что так охотно раздвигают перед нами ноги! Была подо мной недавно одна! Молодая, что кобылица, да резвая! Вот уж вдоволь помял я ее! Долго не забуду ее хорошенького лица, на которое я спустил, пожалуй, все свои соки! Эй ты, — вновь грубо окрикнул мальчика беспутный хвастун. — Если б тебя внизу подправить, — здесь Седрик грязно облизнул пьяный рот, — лицом — точь-в-точь она, да и…
Исибэйл забыл о том, кто он сейчас и где он. Со всем отчаянием, на которое был способен, он кинулся к этому распинающемуся о своих похотливых подвигах болтуну, до хруста сжав руки в кулаки. Он уже, было, замахнулся на пораженного такими смелостью и одновременно безрассудством мальчика пьяницу, но в сию же секунду ощутил, как его оттаскивают за ворот лейне другие сильные руки. А еще через пару мгновений он оказался лежащим вниз животом на коленях своего господина, который, невзирая на мольбы и новые слезы стыда и унижений Исибэйла, задрал ему исподнее, оголив перед всеми белый зад мальчика.
Исибэйл из последних сил, надрывно рыдая, бился ногами и руками, но Эвен был неумолим. Возведя широко раскрытую ладонь повыше, он со всего размаха, раз десять ударил «вконец потерявшего рассудок и совесть» мальчишку по отвечавшим на шлепки гулко раздающимися звуками ягодицам. Совсем небольшой, но ладный и упругий, вовсе не тощий, как его описала Магда, зад вмиг покрылся размазанными алыми полосами. Кожу саднило, а Исибэйл всё истошно рыдал под непрекращающийся хохот мужчин, что сидели за столом, глумились и потешались над получавшим свое наказание мальчиком. Но не одно это врезалось в память юного лучника.
— Будешь еще, будешь еще так, будешь?! — распаляясь жаром гнева, неистово рычал сквозь зубы Эвен, дернув Исибэйла за локоны на затылке и поднеся свой рот к самому его уху.
Мальчик только и был сейчас способен на то, чтобы мотать головой из стороны в сторону, заливая слезами колени Эвена.
Но было в этом показательном наказании то, что еще долго не отпускало Исибэйла: на последних ударах почудилось ему, будто не бьют его, доставляя еще большую боль, а… оглаживают ему зад, словно смягчая былые удары. Лицо Насхайма все еще было у виска мальчика, и тот почувствовал, как дыхание хохяина участилось, а большой палец его оказался аккурат между истерзанных его хлесткой ладонью половинок. Исибэйл, совершенно охрипший к тому моменту, еще раз взбрыкнул и угрем сполз на пол. Быстро одернув полы лейне, он в последний раз оглянулся на пристально смотрящего на него Эвена и под все те же хохот и гоготание выбежал прочь из зала.