VII
Небо треснуло; это была первая мысль Мэв. Трещина и часть другого неба сияли ярче обычного ночного, под которым она стояла. Небеса творят много чудес молнии, смерчи, град или радугу; но еще никогда Мэв не видела ничего похожего на огромные разноцветные волны, огромнее самой огромной тучи, которые плыли по тому, другому небу. Оттуда тянуло легким ветерком. Ветерок оказался теплым, и вместе с ним до Мэв долетел мощный ритмичный гул
— Гам море! — сказала она и направилась к трещине.
Трещина была узкой и непостоянной. Границы ее в воздухе колебались, будто пламя лампы на сильном ветру. Мэв не волновало, откуда взялась трещина и почему; за ночь она повидала достаточно, чтобы не задаваться подобными вопросами. Она хотела лишь одного: переступить порог, и отнюдь не потому, что боялась последствий уже случившегося. На той стороне ждали море и небо, каких она никогда не видела
— Оттуда нет дороги назад, — предупредил ее Кокер.
— Почему?
— Этот проход сотворен великим Посвященным. Когда он закроется, открыть его заново будет не просто. — Кокер посмотрел назад, на поле битвы, и застонал при виде того, что там творится. — Господи, взгляни на них! Иди, если хочешь. А я не могу жить с этим.
Он поднес руку к лицу, и из среднего пальца у него появился острый как бритва сверкающий коготь.
— Что ты делаешь?
Он приставил коготь к своему горлу.
— Нет! — закричала Мэв и схватила его за руку. — Они гибнут из-за того, что я сказала какие-то слова, которые нельзя было говорить! Это глупо!
— Ты ничего не понимаешь, — произнес он с горечью, однако оставил попытки себя убить.
— А ты понимаешь? — спросила Мэв.
— Не до конца, Я знаю, что семьи враждуют. Они убивали друг друга многие поколения. Свадьба должна была положить конец вражде. Ребенок стал бы гарантией мира.
— Из-за чего началась вражда?
Он пожал плечами:
— Никто не знает, кроме членов семей. А теперь… — Он оглянулся на склон, усеянный мертвыми телами. — Теперь знающих станет еще меньше.
— Все равно глупо, — настаивала девочка, — убивать друг друга из-за какой-то старой распри. На свете столько всего, ради чего стоит жить.
Мэв по-прежнему держала его за руку, и он втянул коготь.
— Сегодня я потеряла отца, — продолжала она серьез но. — Я не хочу потерять еще и тебя.
— Ты говоришь более убедительно, чем кое-кто из знакомых мне Посвященных, — тихо сказал Кокер. В его голосе зазвучали нотки благоговения. — Откуда ты такая, дитя?
— Из Ирландии, — ответила Мэв. — Ну, мы идем?
Она оглянулась на трещину. Земля у основания двигалась, а от тепла той силы, что открыла проход и ушла обратно, снег растаял, и даже камни размягчились. Мэв бесстрашно шагнула туда, но ее остановила легшая на плечо рука Кокера.
— Понимаешь ли ты, что делаешь? — спросил он.
— Да, — сказала она немного нетерпеливо.
Ей хотелось туда, на край, где темнела очистившаяся от снега почва. Хотелось почувствовать ее под ногами. Но Кокер не закончил.
— Это Субстанция, море мечтаний и грез, — сказал он. — Земли на его берегах не похожи на те, какие ты видела.
— Америка тоже не похожа.
— Они не похожи на Америку. Они рождаются здесь. — Он постучал пальцем по ее виску.
— Люди создают их в мечтах?
— В мечтах или во сне. Люди создают не только земли. Птиц, и зверей, и города, и книги, и луны, и звезды.
— Все создают одинаковые книги и одинаковых птиц? — удивилась Мэв.
— Вещи различаются по форме, — проговорил Кокер не совсем уверенно, — но душа у них одна.
Мэв смотрела с недоумением
— Ну, как скажешь, — согласилась она.
— Нет. Нужно, чтобы ты поняла, — возразил он. Кокер нахмурился и на мгновение замолчал, словно ждал озарения, и оно не заставило себя долго ждать.
— Мой отец говорил: «Каждая птица — птица, и каждая книга — книга, под обложками или перьями все они одинаковы».
Он закончил широким жестом, как будто показывал, что смысл сего изречения очевиден. Но Мэв лишь покачала головой, окончательно сбитая с толку.
— Означает ли это, что ты тоже — чей-то сон? — уточнила она.
— Нет, — покачал головой Кокер. — Я сын нарушителя.
Наконец-то что-то понятное.
— Субстанция не для тех, кто рожден из плоти и крови, — говорил Кокер.
— Но люди попадают туда?
— Очень немногие. Авантюристы, поэты, маги. Кто-то там гибнет. Кто-то сходит с ума. А кто-то влюбляется в то, что находит, и появляются дети — наполовину люди, наполовину нет. — Он раскинул руки и крылья. — Как тебе это нравится?
— Очень нравится. — Мэв лукаво улыбнулась. — Ты мне вообще очень понравился.
Он не поддержал шутливого тона,
— Ты должна понять, что тебя ждет по ту сторону.
— Я не прочь тоже стать нарушителем.
— Ты окажешься в стране, куда твои соплеменники попадают лишь в мечтах, всего три раза в жизни. В ночь, когда они родятся на свет. В ночь, когда познают любовь. И в ночь, когда умирают.
Она вспомнила отца: он рассказывал о том, как плавал в спокойном море и мама была рядом. Может быть, то море было Субстанцией?
— Я хочу туда, — сказала она еще более нетерпеливо.
— Мы пойдем, как только ты все поймешь, — сказал он.
— Я поняла, — ответила Мэв. — Теперь можно?
Он кивнул, и сердце у Мэв забилось, когда она легко ступила на полоску зыбкой земли.
За годы странствий Будденбаум узнал одно: вопреки здравому смыслу, проза жизни и чудеса не полностью разделены. Скорее наоборот. Пусть земля изучена, отдана во владение людям, весьма далеким от чудес, святость ее осквернена, а стражи впали в пьянство и отчаяние, — семена неведомого проросли в ней слишком глубоко, чтобы отпала нужда в первооткрывателях.
И Будденбаум воочию увидел доказательство этого. На склоне горы дрались существа, явившиеся из чьих-то потаенных грез. Они дышали тем же воздухом, что и люди, пришедшие завоевать эти земли, и умирали под теми же звездами.
Он шел среди мертвых невиданных тел, и ему страшно хотелось спуститься к обозу и привести сюда парочку пионеров. Показать им, что они не единственные здесь путешествуют и что ни Закон Божий, ни мощеные мостовые не помешают неведомым тварям вернуться. Наверное, он так бы и сделал, если б не девочка. Он чувствовал: она где-то здесь, она жива. Что бы ни стало причиной побоища, девочка осталась жива. Только где она?
Он поднимался вверх, иногда останавливался, натыкаясь взглядом на совсем уж странное существо. Будденбаум слишком долго изучал оккультные науки, чтобы усомниться в происхождении пришельцев. Они все явились из Метакосма, из мира Субстанции. Сам он еще ни разу не нашел прохода в тот мир, зато за несколько десятилетий собрал уникальную коллекцию книг по его географии и зоологии, большую часть которых помнил наизусть. Он даже отыскал людей, мужчин и женщин (главным образом, из Европы; главным образом, магов), утверждавших, будто они нашли путь через границу между этим миром — Альтер Инцендо — и другим. Кто-то из них, конечно, жил самообманом, но трое и впрямь представили доказательства того, что нога их ступала на берега моря снов, развеяв вполне обоснованные сомнения Будденбаума. Один из них даже пересек море и какое-то время про вел на островах Эфемериды, наслаждаясь покоем и роскошью до тех пор, пока собственная любовница не лишила его магической силы и не вернула обратно.
Никто из троих не извлек пользы из своих странствий. Они вернулись домой уязвленные и несчастные. Они больше не видели смысла ни в божественной простоте, ни в добродетелях, общение с себе подобными не приносило им утешения. Жизнь бессмысленна — к такому выводу пришли они, И в том мире, и в этом.
Будденбаум внимательно выслушал всех троих, запомнил то, что было необходимо, и оставил их уязвляться дальше. Он сказал себе: если бы удалось пройтись под парусом с духами или ступить на берег, где грезы наполняются жизнью! Уж он-то не стал бы скулить оттого, что не нашел там Бога. Он повел бы за собой этих духов, придал форму этим грезам, умножил свои силы и знание, обретя власть над временем и пространством.