— Как вы посмели? — возмутился он. — Вон отсюда!
Тут и Ланди открыл глаза. В отличие от совратителя он еще не забыл, что такое совесть, и покраснел, прикрыв рукой причинное место.
— Вон, я сказал! — повторил содомит.
Но Босли не сделал ни шагу — ни назад, ни вперед. Первым не выдержал мальчик. Отделившись от своего соврати теля, он обернулся к нему и сказал:
— Заставь его уйти!
Тот наклонился за штанами, и Босли решил, что, пока мерзавец уязвим, пора переходить в атаку.
— Животные! — завопил он, воздевая руки, и бросился на развратника.
— Оуэн! — крикнул мальчишка, но опоздал.
Нечестивец пытался выпрямиться, когда Босли налетел на него и сбил с ног.
Мальчишка вскочил, не помня себя от ярости. Босли увидел его — дикие глаза, посеревшее от бешенства лицо, оскалившийся рот — и поспешил отступить в сторону. Но едва он сделал шаг, как раздался звон бьющегося стекла. Оглянувшись, Босли увидел, что развратник падает в окно. В следующую секунду на него набросился юный Ланди, голый и потный.
Босли испугался и закричал. Он попытался сбросить с себя мальчишку, но тот оказался сильным. Он вцепился в него, будто жаждал поцелуев, прижимался к Босли всем телом и обдавал горячим дыханием.
— Нет… нет… нет! — вопил Босли, пытаясь вырваться из мерзких объятий.
Наконец ему это удалось, и, задыхаясь, едва не плача, он стал отступать к двери.
Только тут он сообразил, что мужчина исчез.
— Господи Иисусе, — прошептал он с намерением помолиться. Но слова замерли на языке. Он двинулся к разбитому окну, повторяя без конца: — Господи Иисусе! Господи Иисусе! Господи Иисусе…
Ланди больше не обращал на него внимания.
— Оуэн! — крикнул он и, по-прежнему голый, в три прыжка подскочил к окну.
Мгновение спустя Босли стоял с ним рядом. Содомит лежал на тротуаре, так и не успев натянуть штаны. Движение на перекрестке замерло, нетерпеливо загудели клаксоны.
От отвращения и от высоты у Босли закружилась голова, и он отступил назад.
— Ублюдок! — заорал мальчишка.
Из пореза на его боку лилась кровь, и он снова набросился на Босли, решив, что тот собрался сбежать.
Босли попытался увернуться от ударов, но запутался каблуком в ворохе одежды и тяжело упал навзничь. Ланди тут же оказался на нем, уселся своей тощей задницей ему на грудь, придавив руки коленями. Так их и нашли те, кто при бежал наверх: Босли, лежавшего на полу, повторявшего без конца: «Господи Иисусе, Господи Иисусе», и Сета Ланди, обнаженного, злого, не позволившего ему подняться.
2
Что бы ни думал раньше о смерти Эрвин Тузейкер, ему никогда бы в голову не пришло, что мертвецы могут ходить пешком. Тем не менее за последние шесть часов он прошел больше, чем за два месяца Сначала из дома, потом снова до мой, потом в ресторанчик Китти, потом еще раз домой и еще раз к Китти, где увидел машину «скорой помощи», выехавшую с Каскад-стрит. Он подошел к ресторану — вернее, к дому на противоположной стороне улицы, — как раз когда в машину погрузили человека, выпавшего из окна верхнего этажа. Его повезли в Силвертон. Эрвин немного побродил в толпе, послушал разговоры и вскоре узнал все подробности. Виной всему, похоже, был Босли Каухик — он застукал беднягу, когда тот занимался кое-чем с местным мальчишкой. Эрвину была известна репутация Босли: филантроп, который на Рождество в компании вместе с несколькими другими добрыми христианами кормил горячим супом бедных и немощных, и ревностный обличитель пороков (почти каждый месяц в городском «Вестнике» печаталось очередное письмо Босли со свежими примерами безбожного поведения горожан). Эрвин никогда не встречался с ним лично и теперь не мог припомнить его лицо. Но если Босли искал широкой популярности, то сегодня он ее нашел.
— Чертовски странно, — услышал Эрвин и, оглядев расходившуюся толпу, увидел сероглазого и седоволосого человека лет шестидесяти, одетого в мешковатый костюм.
Человек глядел на него.
— Вы говорите со мной? — спросил Эрвин.
— Да, — ответил тот. — Я говорю, чертовски странно…
— Не может быть.
— Чего не может быть?
— Вы не можете говорить со мной. Я умер.
— Я тоже умер, — отозвался незнакомец. — Я говорю, что на этом перекрестке много лет творятся странные вещи.
— Вы тоже? — удивленно переспросил Эрвин с невероятным облегчением.
Наконец-то у него есть с кем поговорить.
— Конечно, — кивнул незнакомец. — Немного нас здесь таких. Вы откуда приехали?
— Ниоткуда.
— Хотите сказать, вы местный?
— Да. Я только что, знаете ли…
— Умер. Так и говорите.
— Умер.
— Некоторые приезжают сюда на фестиваль. Устраивают себе выходной.
— Мертвые?
— Конечно. Ну а почему бы нет? Парад, он и есть парад, так? Некоторые любят даже пройтись с колонной, знаете ли, между платформами. Чтобы посмеяться. Или ты умеешь смеяться, или твое сердце разорвется. Наверное, так оно и случилось? Сердечный приступ?
— Нет, — сказал Эрвин. Он еще не успел привести мыс ли в порядок, изумленный таким оборотом событий. — Нет, я… Я был…
— Недавно вы, да? Вначале все мерзнут. Потом привыкают. Черт, человек ко всему привыкает, правда? Только не надо оглядываться назад, не надо ни о чем жалеть, у нас еще много чего осталось.
— Неужели?
— А разве мы с вами не гуляем тут? Между прочим, как вас зовут?
— Эрвин. Эрвин Тузейкер.
— А я Ричард Долан.
— Долан? Владелец кондитерского магазина?
Человек улыбнулся.
— Точно, — подтвердил он и ткнул большим пальцем через плечо, указывая на пустое здание, — Вон мой магазин, вот тут стоял. В добрые старые времена. На самом деле не такие уж они и добрые. Но, знаете ли, когда оглядываешься назад…
— Прошлое всегда кажется лучше…
— Верно. Прошлое всегда… — Вдруг он осекся и нахмурился. — Эй, вы что, жили тут, когда у меня был магазин?
— Нет.
— А откуда же, черт возьми, вы про него знаете?
— Прочел в завещании одного из ваших друзей.
— Вот как, — проговорил Долан. — Кого именно?
— Лайла Макферсона
— Он оставил завещание?
— Ага. Потом оно затерялось, а я его нашел.
— Сукин сын.
— А он… Я имею в виду Макферсона… Он еще здесь?
— В смысле, такой ли он, как мы? Нет. Кто-то еще бол тается тут, а кто-то уже нет. — Долан пожал плечами. — То ли перебираются куда-нибудь в другое место, то ли, — он щелкнул пальцами, — исчезают. А может быть, я сам хотел тут задержаться, а он нет.
— Вы не знаете, это не настоящие наши тела? — спросил Эрвин. — Я хочу сказать, я видел свое».
— Ага, я свое тоже видел. Не очень приятное зрелище. — Долан повертел перед собой ладони, разглядывая их. — Как бы там ни было, — сказал он, — всё лучше, чем ничего. И знаете ли, это не лучше и не хуже, чем быть живым. Бывают удачные дни, бывают не очень… — Он отвлекся, следя взглядом за улицей. — Вот разве что, похоже, все скоро закончится.
— Почему вы так думаете?
Долан тяжко вздохнул.
— Постепенно начинаешь ощущать ритм происходящего. Живые так не могут. Это как дым.
— Что как дым?
— Мы как дым. Плаваем тут — и не плотные, и не бес плотные. И если что-то носится в воздухе… Дым знает, откуда ветер.
— В самом деле?
— Увидите.
— Может быть, я уже увидел.
— Вы о чем?
— Если хотите, можем посмотреть, что творится у меня дома. Там обосновался тип по фамилии Флетчер. Выглядит как человек, но я не думаю, что он человек.
Долан явно заинтересовался:
— А зачем вы его пригласили?
— Я не приглашал. Он… Он просто пришел, и всё.