Выбрать главу

1967, Севилья — Москва

Евгений Евтушенко.

Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.

Что заставляет крановщицу Верочку…

Что заставляет           крановщицу Верочку держать черемухи застенчивую веточку, и веточкой дышать,             и сразу делаться, как маленькая-маленькая девочка, которая не восемь строек выдюжила, а в первый раз             одна               из дому выбежала? Что заставляет           старого бетонщика глядеть под вечер             нежно и беспомощно на Волгу молодую,               разливанную, от зыбкого заката розоватую? Мы столько с вами           войн и строек                       выстрадали. Как трудно нам ни приходилось —                           выстояли. Стреляли мы,           в руках сжимали циркули. Склонялись           над проектами,                      над цифрами. На койки падали            усталые,                 замаянные, замаранные глиною,              замасленные. Казалось,      мы с природой разлучились и ветками дышать              мы разучились. Но в нас жива любовь                к всему российскому, зеленому,       пахучему,           росистому. И мы, усталые,          в цементной серой пыли, как дети, улыбаемся цветам.
Природе надо,           чтоб ее любили. Ей это надо так же, как и нам.

1958

Евг. Евтушенко. Взмах руки. Стихи.

Москва: Молодая гвардия, 1962.

Я груши грыз, шатался, вольничал…

И. Тарбе

Я груши грыз,           шатался,                вольничал, купался в море поутру, в рубашке пестрой,                в шляпе войлочной пил на базаре хванчкару. Я ездил с женщиною маленькой, ей летний отдых разрушал, под олеандрами и мальвами ее собою раздражал.
Брели художники с палитрами, орал мацонщик на заре, и скрипки вечером пиликали в том ресторане на горе.
Потом дорога билась,                прядала, скрипела галькой невпопад, взвивалась,      дыбилась           и падала с гудящих гор,           как водопад.
И в тихом утреннем селении, оставив сена вороха, нам открывал старик серебряный играющие ворота.
Потом нас за руки цепляли там, и все ходило ходуном, лоснясь хрустящими цыплятами, мерцая сумрачным вином.
Я брал светящиеся персики и рог пустой на стол бросал и с непонятными мне песнями по-русски плакал и плясал.
И, с чуть дрожащей ниткой жемчуга, пугливо голову склоня, смотрела маленькая женщина на незнакомого меня.
Потом мы снова,           снова ехали среди платанов и плюща, треща зелеными орехами и море взглядами ища.
Сжимал я губы побелевшие. Щемило,      плакало в груди, и наступало побережие, и море было впереди.

1956

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Я комнату снимаю на Сущевской…

Я комнату снимаю на Сущевской. Успел я одиночеством пресытиться, и перемены никакой существенной в квартирном положеньи не предвидится. Стучит,     стучит моя машинка пишущая, а за стеной соседка,               мужа пичкающая, внушает ему сыто без конца, что надо бы давно женить жильца.
А ты,     ты где-то,            как в другой Галактике, и кто-то тебя под руку галантненько ведет —       ну и пускай себе ведет. Он тот, кто надо,             ибо он не тот. Воюю.    Воевать — в крови моей. Но, возвращаясь поздней ночью,                            вижу я, что только кошка черно-бело-рыжая меня встречает у моих дверей. Я молока ей в блюдечке даю, смотрю,     и в этом странном положеньи одержанная час назад в бою мне кажется победа пораженьем. Но если побежден, как на беду, уже взаправду,           но не чьей-то смелостью, а чьей-то просто тупостью и мелкостью, куда иду?      Я к матери иду. Здесь надо мной не учиняют суд, а наливают мне в тарелку суп. Здесь не поймут стихов моих превратно, а если и ворчат —             ворчат приятно. Я в суп поглубже ложкою вникаю, нравоученьям маминым внимаю, киваю удрученной головой, но чувствую —           я все-таки живой. И мысли облегченные скользят, и губы шепчут детские обеты, и мучившее час тому назад мне пораженье кажется победой…

1958

Евг. Евтушенко. Взмах руки. Стихи.

Москва: Молодая гвардия, 1962.

Я кошелек. Лежу я на дороге…

Я кошелек.         Лежу я на дороге. Лежу один посередине дня. Я вам не виден, люди.                 Ваши ноги идут по мне и около меня. Да что, вы         ничего не понимаете?! Да что, у вас, ей-богу,                нету глаз?! Та пыль,       что вы же сами поднимаете, меня скрывает,          хитрая,             от вас. Смотрите лучше.       Стоит лишь вглядеться, я все отдам вам,          все, чем дорожил. И не ищите моего владельца — я сам себя на землю положил. Не думайте,    что дернут вдруг за ниточку, и над косым забором невдали увидите какую-нибудь Ниночку, смеющуюся:       «Ловко провели!» Пускай вас не пугает смех стыдящий и чьи-то лица где-нибудь в окне… Я не обман.       Я самый настоящий. Вы посмотрите только, что во мне! Я одного боюсь,       на вас в обиде: что вот сейчас,          посередине дня, не тот, кого я жду,             меня увидит, не тот, кто надо,          подберет меня.