Еще более впечатляющее описание последних минут Якушкина оставил Тихомиров: «Он услышал могучее, властное и смелое «довольно!», прокатившееся первым громом по всей исстрадавшейся и опозоренной Руси из конца в конец. И с сладким трепетом полусомнения, полудоверия прошептали его поблекшие губы чуть ли не в молитвенном восторге и замирании: Началось… Дожил..».{113}
Так ушел из жизни Евгений Иванович Якушкин, старый народник, стойкий борец за демократию. 80-летний старец, он сохранил пылкость и впечатлительность юноши и молодые надежды, все высшие качества человека и гражданина.
На кончину Евгения Ивановича Якушкина откликнулась, без преувеличения, вся русская пресса. Вера Харузппа, тогда уже известный этнограф, писала о невосполнимой потере, которую понесла русская наука. «Эта прекрасная жизнь, — говорит она, — могла еще много дать науке и людям. В области обычного права его имя останется бессмертным».{114} «Замечательным человеком в полном значении этого слова» называет Е. И. Якушкина автор некролога в «Русских ведомостях». «Он оставил бессмертное имя в русской юридической науке. Довольно сказать: это был автор знаменитого обычного права, это был Нестор обычного права, как его нередко называли. <…> Всюду, куда ни обращалась его ясная мысль, всюду, куда ни направлялась его спокойная энергия, он оставлял память крупного работника, человека редких дарований, неустанного трудолюбия, безукоризненной добросовестности — человека обаятельно-чистой души. <…> Душевная красота его была такова, что, казалось, заслоняла его научные и общественные заслуги. По безграничной скромности Евгений Иванович едва ли имел себе равных даже среди самоотверженных деятелей освободительной эпохи».{115} Когда, через семь лет после смерти Е. И. Якушкина, скончался его старший сын Вячеслав Евгеньевич, в некрологе, посвященном ему. известный общественный деятель А. С. Пругавин писал: «Светлая память о них (отце и сыне Якушкиных. — Л. Р.) должна быть бережно сохранена русским обществом и народом».{116}
Прошло уже более 80 лет со дня смерти Евгения Ивановича Якушкина… В Ярославле нет, к сожалению, ни Якушкинской улицы, ни дома-музея, о которых в свое время мечтал И. А. Тихомиров, сам выдающийся краевед, сделавший немало для изучения Ярославского края. Но Евгений Иванович принадлежит не только Ярославлю. Его жизнь и творчество, его общественная деятельность — одна из ярких страниц отечественной истории. Он принадлежит России.
Часть II
ЯКУШКИН — СОБИРАТЕЛЬ
И ПУБЛИКАТОР
Глава 1
ЧААДАЕВ И ДЕКАБРИСТЫ В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ Е. И. ЯКУШКИНА
Как уже говорилось, Евгений с детских лет был воспитан в уважении к личности сосланного отца и в сочувствии к делу, за которое он пострадал. Тут была заслуга не только матери и бабушки, но и некоторых друзей семьи, среди которых особенно следует отметить Петра Яковлевича Чаадаева.
Дружба философа со старшим Якушкиным зародилась во время обучения в Московском университете. Затем оба они проделали весь поход 1812–1813 гг. в рядах прославленного Семеновского полка и жили в одной палатке. В 1812 г. Чаадаеву было 18 лет, Якушкину — 19. Перед Кульмским сражением они побратались, обменявшись нагельными крестами, и сдержанный Чаадаев стал называть Якушкина братом и говорил ему «ты» (единственному человеку, не состоявшему с ним в родстве). Чаадаев поддерживал с сосланным декабристом переписку, в 1851 г. послал ему в Сибирь свой портрет. К сожалению, из их переписки сохранилось только шесть писем — по три с каждой стороны. Чаадаев был сердечно привязан и к жене друга, восхищался ее умом и красотой, называл ее сильфидой.
Вернувшись из заграничного путешествия в 1826 г., когда Якушкин был уже арестован, Чаадаев постоянно навещал его семью. Он был дружен и с бабушкой Евгения, которая живо интересовалась новыми религиозно-философскими идеями Петра Яковлевича. Точно так же относился к семье Якушкиных и брат философа Михаил Яковлевич. Он даже сопровождал Анастасию Васильевну в одну из ее поездок в Ярославль для встречи с мужем. Молодая женщина находила постоянное утешение в беседах с братьями Чаадаевыми. «Вечером оба брата Чеда(евы)[1] были у пас, — пишет она мужу 21 октября 1827 г. — Мы много плакали; они тебя любят так, как немногие умеют любить».{117} Петр Яковлевич продолжал посещать Якушкиных и в дальнейшем, а когда Евгеши»! и его старший браг Вячеслав немного подросли, они стали бывать у него на Новой Басманной, где по понедельникам собирался цвет московского мыслящего общества.
В 1836 г. Чаадаев писал Якушкину в Сибирь: «Твои дети на днях приходили повидаться со мной. Я их обнял с чувством и счастья, и грусти».{118} Евгению в это время 10 лет. Подрастая, он в какой-то мере заменяет Чаадаеву сосланного друга. С ним сдержанный Чаадаев делится самым заветным, ему он читает хранимые как святыня письма покойного Пушкина (много лет спустя сын Евгения Ивановича Вячеслав расскажет об этом другу семьи II. А. Ефремову). Бывая на знаменитых чаадаевских понедельниках, молодой Якушкин слышал такие речи, какие вряд ли можно было в то время услышать в другом доме. Обветшалый флигелек на Новой Басманной, в котором Чаадаев прожил безвыездно четверть века, был местом встреч людей разных поколений, объединенных «сознанием, что мысль стала мощью», по выражению Герцена. Посещение такого дома, без сомнения, имело большое значение для молодого Якушкина; в частности, там он много слышал об отце и о декабристах вообще.
«Для русской жизни, — писал много лет спустя сын Е. И. Якушкина, — имело особое значение то обстоятельство, что при общей реакции и усиленном ренегатстве несколько человек, уцелевших по разным причинам после катастрофы 14 декабря, оставались среди смущенного общества, среди шатании и отступничества представителями освободительного движения двадцатых годов, выражали свои убеждения, насколько это было возможно, будили общественную мысль и общественную совесть. Благодаря этим немногим лицам идеи двадцатых годов вернее сохранились и затем легче дошли до молодого поколения, преемственно выразившись в нарождавшемся новом движении. Это были те библейские праведники, которыми спасался город… В числе этих немногих представителей преданий разбитого, но не побежденного освободительного движения видное и независимое место занимал И. Я. Чаадаев». Он «выступал со словом обличения против пошлости, против отступничества, он проповедовал, он обличал, он рассказывал более молодым людям в поучение о времени своей молодости, о политическом движении при Александре I, о тайных обществах, о декабристах, об их деле».{119} Нет сомнения в том, что рассказ Вячеслава Евгеньевича основан на воспоминаниях отца, который и был одним из этих молодых людей, более чем внимательных слушателей «басманного отшельника». Огромный интерес к людям 14 декабря, уже заложенный семейными преданиями, еще более укрепился у юноши под влиянием бесед с Чаадаевым.
Петр Яковлевич Чаадаев.
Портрет Козима (?). Середина 1840-х гг.
Чаадаев был не только мыслителем, по и блистательным рассказчиком, что засвидетельствовано многими его современниками. Но он никогда не записывал воспоминаний, которыми так часто делился в своих беседах. Молодой Якушкин, прекрасно понимая, какое значение для потомства имели бы такие записки, много раз просил Чаадаева начать писать или диктовать ему мемуары. Наконец несговорчивый философ дал свое согласие. Однако только лишь приступили они к работе, как внезапная смерть настигла вполне, казалось, крепкого Чаадаева. Так этот замысел и не был осуществлен. Почти полстолетия спустя Якушкин с сожалением рассказывал об этом, считая одной из самых своих горьких неудач то, что он не успел записать рассказы Чаадаева.{120} Но он передал их своим детям и друзьям, и в 50-летнюю годовщину кончины Чаадаева представитель третьего поколения этой замечательной семьи рассказал русской читающей публике о той роли, которую сыграл опальный философ в эстафете передовых идей.
1
Фамилию Чаадаева писали в то время по-разному: Чадаев, Чедаев, Чеодаев и т. п. (ср. у Пушкина: «Второй Чадаев, мой Евгений…»).