Попробуем хотя бы суммировать различные стороны обширной темы «Евгений Якушкин и декабристы».
1. Якушкин — собиратель декабристских документов.
2. Якушкин — публикатор (в русской и зарубежной печати).
3. Якушкин — автор воспоминаний о декабристах.
4. Якушкин — создатель и собиратель иконографического фонда.
5. Якушкин — казначей, затем руководитель «малой артели» декабристов.
6. Личные взаимоотношения Якушкина с декабристами и членами их семей.
7. Декабристы о Е. И. Якушкине.
Начнем с последнего. После первой поездки Евгения в Сибирь отец писал ему: «Батеньков тебя очень полюбил и признался мне, что питает против меня дурное чувство, завидуя, почему я, а не он — твой отец, и просил меня даже ему уступить тебя; я его уверил, что для тебя будет совсем не лишнее иметь таких двух отцов, как он и я».{132} В последующих письмах к Евгению Батеньков частенько называет его сыном, а в письме к Пущину даже заявляет, что Евгении «отдан ему в усыновление».{133}
«Любезнейший Евгений Иванович, — пишет ему В. И. Штейнгейль, — как бы Вас судьба ни повела высоко, я по крайней мере буду до конца моего, вероятно уж очень близкого, смотреть на Вас как на родного». II в другом письме: «Вы блеснули только мне каким-то живительным светом — и скрылись как комета», «я знаю, Вы благородны по чувствам — и нам родной».{134} М. А. Назимов пишет М. М. Нарышкину из Пскова: «Вчера я узнал, что нашего Ивана Дмитриевича не стало, что он скончался в Москве после трудной, долгой болезни, о которой скрывал и от Пущина в Петербурге. Вечная память и мир душе этого достойнейшего человека. Недаром он жил вообще и в том случае, что оставил по себе сына, такого же человека в полном смысле слова».{135}
Евгений был любим и другими декабристами — Е. П. Оболенским, М. И. Муравьевым-Апостол ом, но особенно тесная дружба связывала его с И. И. Пущиным. Несмотря на большую разницу в годах, старый декабрист обращался в своих письмах к молодому человеку как к равному, как к глубоко уважаемому им другу и товарищу. Иван Иванович делал молодому ученому поистине царские подарки, среди которых были автографы Пушкина. Есть предположение, что он завещал Евгению Ивановичу весь свой архив, — очень уж много пущинских бумаг находится в собрании Якушкиных.
Обращает на себя внимание тот факт, что из всех оставшихся в живых декабристов, с которыми мог познакомиться молодой Якушкин, он ближе всего сходится с самыми радикальными из них, не утратившими идеалов молодости и революционного образа мыслей. Это не значит, конечно, что он не поддерживал дружеских отношений с другими декабристами: все они были для него членами «ялуторовской семьи», куда был принят и он. Вместе с тем, как справедливо отметил Н. Я. Эйдельман, «поражает глубина и объективность позиции Евгения Ивановича Якушкина. Соединенный с декабристами кровно-родственными и духовными связями, он не закрывает глаза на многие слабости их движения, на то, что большинство не проявило достаточной выдержки во время следствия».{136} Чрезвычайно характерен эпизод с Е. П. Оболенским, происшедший уже после возвращения декабристов из сибирской ссылки. Оболенский, который в житейских делах был совершенно беспомощен, вдруг, к величайшему изумлению товарищей-декабристов, написал Александру II благодарственное письмо по поводу своего освобождения. Якушкины — отец и сын — с возмущением откликнулись на этот поступок. «И что за цель писать благодарственное письмо через полгода после манифеста? — спрашивает Евгений Якушкин Оболенского. — Что за цель написать это письмо, не сообщивши заранее никому о своем намерении? Если я так смело ставлю перед Вами эти вопросы, то именно потому, что знаю, что Вы сделали это безо всякой цели. Ну, а ежели бы Ваше письмо обратило на Вас внимание как на человека более благодарного, чем другие возвращенные из Сибири, если бы вследствие этого Вам были даны особые льготы, довольны ли Вы были, что написали его? Это могло быть даже во вред другим. <…> Вы, конечно, поймете, что ежели я написал это к Вам, то потому, что очень Вас люблю и что недомолвок между нами быть не должно. Я говорю с Вами теперь, как говорил в старые времена в Ялуторовске, и говорю потому, что считаю себя членом ялуторовской семьи».{137}
Особую роль сыграл Евгений Иванович в жизни возвратившихся из ссылки декабристов, которым поначалу было нелегко войти в новое для них общество, найти общий язык с молодым поколением. Дом Евгения Ивановича в Москве стал местом встреч как старых героев между собою, так и с молодыми людьми, друзьями Евгения. Некоторые декабристы подолгу живали у него, приезжая (иногда нелегально) в Москву. Так, в марте 1857 г. 10 дней прожил у него Батеньков. Другие просто заходили в гости или по делам артели. М. И. Муравьев-Апостол. С. П. Трубецкой. С. Г. Волконский, И. И. Пущин, Г. С. Батеньков, Е. П. Оболенский, П Н. Свистунов, вдова декабриста Ентальцева — все они оставили в своих письмах сочувственные упоминания о доме молодого Якушкина. Когда после возвращения в центральную Россию декабристы оказались в разных местах страны, оторванные друг от друга, Якушкин взял на себя роль некоего центра, куда стекались сведения обо всех членах декабристской артели. Г. С. Батеньков в письме к Пущину от мая 1857 г. особо отмечает это обстоятельство. «Один только фотограф,[6] — пишет он, — умеет иногда группировать их»{138} (т. е. сведения о бывших соратниках). Напомним, что в годы сибирской ссылки такую роль — некоего общего центра — играл Иван Иванович Пущин, который даже имел прозвище Маремьяны-старицы за его постоянные заботы обо всех товарищах и их семьях. Евгений Иванович как бы принял от него эстафету добрых дел. Якушкин также навещал некоторых декабристов, поселившихся в разных губерниях. Он гостил у Пущина в имении его жены, у Муравьева-Апостола и, конечно, у отца, когда того выслали из Москвы и ему дал приют бывший товарищ по полку И. И. Толстой.
Иван Иванович Пущин.
Рис. К. Мазера. 1850 г.
Недавно опубликована интересная работа Н. А. Рабкиной «Декабрист Г. С. Батеньков в годы революционной ситуации»,{139} в которой использованы письма старого декабриста к Е. И. Якушкину. Эта переписка является еще одним свидетельством близости между ними, в особенности после возвращения Батенькова в центральную Россию. Весьма активный в общественном отношении, включившийся в политическую жизнь России, старый герой делится с другом самыми задушевными мыслями действительно так, как будто Евгений был его сыном. Письма эти представляют первостепенный интерес. В них содержится резкая критика самодержавия, мысли о том, что «теперь, может быть, только одно средство и есть — пропаганда», что ныне революции уже не могут совершаться без поддержки народа. Российскую высшую власть он именует «тиранией», мечтает о конституции, выдвигает проекты освобождения крестьян. В его письмах звучит осуждение тех полицейских мер, которые предпринимались властями при внедрении «Положения» об освобождении крестьян, тесно перекликающееся с такими же мотивами в письмах Якушкина. Эти письма не только характеризуют замечательного мыслителя и деятеля, которого не могли сломить 20 лет одиночного заключения и 10 лет ссылки, но и проливают свет на его взаимоотношения с его младшим другом и на мировоззрение самого Якушкина, как раз в эти годы приближавшегося к революционно-демократическому.