«Я, — говорит он в своих записках, — как будто вдруг получил особенное значение в собственных своих глазах, стал внимательнее смотреть на жизнь, во всех проявлениях буйной молодости наблюдал за собой, как за частицей, хотя ничего незначащей, но входящей в состав того целого, которое рано или поздно должно иметь благотворное свое действие».
Первою мыслью Пущина по вступлении в тайное общество было открыться Пушкину, разделявшему его политические убеждения, по Пушкина не было в это время в Петербурге. Впоследствии он не решился уже вверить ему тайну, так как малейшая неосторожность могла быть пагубна для дела. Его пугала и пылкость поэта, и сближение его с ненадежными людьми. Пушкин, увидя своего друга после первой с ним разлуки, заметил в нем некоторую перемену и начал подозревать, что он что-то от него скрывает. Он затруднял Пущина своими расспросами, по тот ничего ему не открыл. «Самое сильное нападение Пушкина на меня, по поводу общества, — говорит Пущин в своих записках, — было, когда он встретился со мной у Н. И. Тургенева, где тогда собирались все, желавшие участвовать в предполагаемом издании политического журнала. Тут между прочим был Куницын и наш лицейский товарищ Маслов. Мы сидели вокруг большого стола. Маслов читал статью свою о статистике. В это время я слышу, что кто-то сзади берет меня за плечо. Оглядываюсь — Пушкин. «Ты что здесь делаешь? Наконец поймал тебя на самом деле», — шепнул он мне на ухо и прошел дальше. Кончилось чтение. Мы встали. Подхожу к Пушкину, здороваюсь с ним. Подали чай, мы закурили сигарки и сели в уголок. «Как же ты, — сказал Пушкин, — мне никогда не говорил, что знаком с Николаем Ивановичем? Верно, это ваше общество в сборе? Я совершенно случайно зашел сюда, гуляя в Летнем саду. Пожалуйста, не секретничай; право, любезный друг, это ни на что не похоже!». Па этот раз Пущину легко было доказать, что это совсем не собрание общества и что он сам пришел к Тургеневу неожиданно.
В январе 1820 г. Пущин должен был уехать в Бессарабию к больной своей сестре. Возвратясь в мае в Петербург, он не застал уже там Пушкина, высланного из столицы за его вольные стихотворения и командированного от Коллегии иностранных дел к генералу Инзову, начальнику колоний южного края.
Около 1823 г. Пущин познакомился с Рылеевым и принял его в тайное общество, прямо в члены верховной думы. Рылеев относился к Пущину с глубоким уважением; в письме к одному из своих друзей он говорит: «Спасибо, что полюбил Пущина, я еще от этого ближе к тебе. Кто любит Пущина, тот непременно сам редкий человек».
В 1823 г., однажды во дворце, на выходе, в[еликий] к[нязь] Михаил Павлович очень резко заметил Пущину, что у того не по форме был повязан темляк на сабле. Пущин тотчас же подал прошение об отставке. Желая показать, что в службе государству нет обязанности, которую можно бы было считать унизительною, он хотел занять одну из низких полицейских должностей — должность квартального надзирателя. Своим примером он хотел доказать, каким уважением может и должна пользоваться та должность, к которой общество относилось в то время с крайним презрением. Намерение Пущина возмутило его родных. Сестра его, на коленях, в слезах, умоляла его отказаться от мысли занять полицейскую должность; он уступил се просьбам и, выйдя в отставку, поступил сверхштатным членом в петербургскую палату уголовного суда, где в то время служил и Рылеев.
В 1824 г. Пущин перешел на службу в Москву судьей в уголовный департамент надворного суда. Служба в надворном суде бывшего гвардейского офицера, образованного человека, с обеспеченным состоянием и с большими связями имела в то время свое значение. Князь Н. Б. Юсупов, видя на бале у московского генерал-губернатора князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее с его дочерью, спросил Зубкова, кто этот молодой человек. Зубков ответил, что это надворный судья Пущин. «Как, — сказал кн. Юсупов, — надворный судья танцует с дочерью генерал-губернатора? Это вещь небывалая, тут кроется что-нибудь необыкновенное!».
Пущин, человек крайне скромный, ни слова не говорит в своих записках о своей судебной деятельности, между тем опа гораздо более удивила современников, чем присутствие его на генерал-губернаторском бале. Особенное внимание общества обратило на себя решение надворного суда по делу известного любителя музыки и композитора Алябьева, обвинявшегося в совершении убийства. Сначала, чтобы замять это дело, потом, чтобы добиться оправдательного приговора, были пущены в ход и подкуп, и усиленные просьбы, и горячее вмешательство влиятельных лиц. Но ничто не помогло; в деле были несомненные доказательства виновности Алябьева, и Пущин после долгой, упорной борьбы настоял на обвинительном приговоре. На это решение смотрели как на гражданский подвиг, и Пушкин имел полное право сказать своему другу:
Когда в конце 1824 г. Пущин узнал, что Пушкин из Одессы сослан на безвыездное жительство в псковскую деревню его отца, то он решился непременно навестить его и для этого взял отпуск на 28 дней. Перед отъездом, на вечере у генерал-губернатора кн. Голицына он встретил А. И. Тургенева и спросил его, не имеет ли он каких-нибудь поручений к Пушкину, так как он будет у него в январе. «Как, Вы хотите к нему ехать, — сказал Тургенев, — разве не знаете, что он под двойным надзором и политическим, и духовным». «Все это я знаю, — отвечал Пущин, — по знаю тоже, что нельзя не навестить друга после пятилетней разлуки в теперешнем его положении, особенно когда буду от пего с небольшим в ста верстах». «Не советовал бы. Впрочем, делайте, как знаете», — прибавил Тургенев. Почти такие же предостережения высказал и дядя поэта В. Л. Пушкин.
Проведя праздники у отца в Петербурге, Пущин после Крещенья поехал к сестре в Псков и оттуда в Михайловское. Недалеко уже от усадьбы лошади понесли и вдруг, после крутого поворота, неожиданно вломились смаху в притворенные ворота, при громе колокольчика. Остановить лошадей у крыльца не было силы, они протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора.
«Я оглядываюсь, — пишет в своих записках Пущин, — вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда со мной происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим! Он забыл, что надо прикрыть наготу, я не подумал о заиндевевшей шубе и шапке. Было около 8 часов утра. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга, в том самом виде, как мы попали в дом: один почти голый, другой — весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза (она и теперь через 33 года мешает писать в очках), мы очнулись. Совестно стало перед этой женщиной; впрочем, она все поняла. Не знаю, за кого опа приняла меня, только ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая, и чуть не задушил ее в объятиях». После первых волнений свидания началась живая беседа между друзьями; каждому из них надо было о многом расспросить и многое рассказать. Из слов Пушкина можно было заключить, что ему как будто наскучила прежняя шумная жизнь. Он заставил Пущина рассказать о всех лицейских товарищах и потребовал объяснения, каким образом он из артиллериста преобразился в судью. Объяснения его друга были ему по сердцу, он гордился им и за него. «Незаметно коснулись опять, — рассказывает Пущин, — подозрений насчет общества. Когда я ему сказал, что не я один поступил в это повое служение отечеству, то он вскочил со стула и вскрикнул: «Верно, все это в связи с майором Раевским, которого пятый год держат в Тираспольской крепости и ничего не могут выпытать». Потом, успокоившись, продолжал: «Впрочем, я не заставляю тебя, любезный Пущин, говорить. Может быть, ты и прав, что мне не доверяешь. Верно, я этого доверия не стою, по многим моим глупостям». Молча, я крепко расцеловал его, мы обнялись и пошли ходить; обоим нужно было вздохнуть».
Пущин привез Пушкину в подарок «Горе от ума». Пушкин был очень доволен этой тогда рукописной комедией, до того ему почти вовсе неизвестной. После обеда, за чашкой кофею, он начал читать ее вслух. Среди этого чтения кто-то подъехал к крыльцу; Пушкин выглянул в окно, как будто смутился и торопливо раскрыл лежавшую на столе Четьи Минею. Пущий спросил, что это значит? Прежде чем он мог получить ответ, в комнату вошел низенький, рыжеватый монах и рекомендовался Пущину настоятелем соседнего монастыря. Пушкин попросил его сесть. Монах стал извиняться, что, может быть, помешал, потом сказал, что, узнавши фамилию приехавшего, он ожидал найти знакомого ему П. С. Пущина, которого очень давно не видал. Завязался разговор, подали чай. Монах выпил два стакана чаю с ромом и пачал прощаться, извиняясь, что прервал товарищескую беседу.