Взгляд на преступника как на жертву обстоятельств, как на падшего брата распространен повсеместно в народе; поэтому и преступление в некоторых местностях называется бедою[91]. Этот взгляд, исполненный глубокой справедливости, делает возможною жизнь тем преступникам, которые из острогов и арестантских рот возвращаются в свои общества. На образование его, вероятно, большое влияние имели недостатки прежнего суда и тягость крепостного права, в силу которого остроги наполнялись людьми, ссылаемыми в Сибирь по воле помещиков.
Во всяком случае, как бы ни был мутен источник такого теплого отношения к преступнику, влияние его благодетельно и имеет важное практическое значение.
Всякая тюремная реформа может быть у нас только в таком случае действительно народною, когда она будет согласна с народным взглядом на заключенных и воспользуется для исправления преступников силою, представляемою устройством существующей у пас тюремной общины.[92] Какое влияние имеет на заключенных мягкое с ними обращение и какое значение имеет тюремная община, твердому самоуправлению которой подчиняются все арестанты, можно видеть из официального отчета о состоянии тюрьмы в городе Верее. «Бесспорно, — говорит отчет, — что благосостоянию арестантов много способствует мягкость нравов верейских жителей. Последние смотрят на арестантов с сожалением, называя их несчастными, и видят в них скорее жертвы общественных недостатков, нежели преступников по ремеслу, совершающих преступление для преступления. Но все благие стремления и приношения верейских жителей не принесли бы арестантам желаемой пользы, если бы им в этом не содействовали местные власти. Последние, в полном смысле слова, входят в положение арестантов, обращаются с ними кротко, благодушно, изыскивают средства занять их чем-нибудь, вызывая их из уныния и апатии, в которой они часто находятся, вселяя в них надежду на будущее; приучают арестантов к добровольному подчинению себя обстоятельствам жизни, к пониманию долга и справедливости и, наконец, к умению без ропота переносить свое положение. Арестанты с своей стороны вполне ценят такое обращение и постоянно следят друг за другом, чтобы не случилось между ними каких-нибудь беспорядков, могущих ослабить доверие к ним начальства. Поэтому в Верейском замке никогда не бывает ни ссор, ни драк, ни буйства, ни пьянства».[93]
Народные понятия об относительной важности того пли другого преступления выяснены до сих пор очень мало; притом ежели вопрос этот и затрагивали, то говорили всегда только о понятиях крестьян. Так, в литературе не раз высказывалась мысль, что похищение леса не считается крестьянами за воровство, как будто все другие сословия смотрят на самовольные порубки как на преступление.
Недавно еще самовольные порубки в казенных лесах немногими считались кражей; ежели помещики лично в них не участвовали,[94] то многие из них не только смотрели сквозь пальцы на похищение казенного леса крепостными их крестьянами, но и покрывали похитителей. Между тем эти же самые помещики строго взыскивали за кражу, даже самую маловажную. Я знал одного помещика, человека безукоризненной честности, которому крестьяне заявили однажды, что они собираются ехать за лесом в казенную заповедную дачу, и просили дать им по два бревна на двор, чтобы можно было в случае обыска сослаться на отпуск из помещичьего леса. Просьба эта была удовлетворена немедленно. Умышленный переруб в участках казенного леса, взятых с торгов, не считается грехом покупщиками, к какому бы сословию они ни принадлежали. Известно, что и лица духовного сословия принимают участие в самовольных порубках и наравне со всеми другими не считают предосудительным покупать бревна и дрова, похищенные крестьянами из казенных пли помещичьих дач.
В некоторых местностях не считается также преступлением: облов рыбы в чужих водах[95] и взятие овощей с чужих полей.[96] В Земле Войска Донского существует особого рода похищение хлеба. В неурожайные годы люди недостаточные бывают в самом безвыходном положении, между тем у людей зажиточных иногда большое количество необмолоченного хлеба находится в степи на току. Нуждающиеся в таком случае берут его самовольно взаймы. Похищенный хлеб привозится назад при первом хорошем урожае и складывается на том же самом месте. Отдают всегда больше двумя или тремя копнами. При похищении хлеба иногда оставляют записку, привязав ее к колу на том же току; в ней объясняется, что хлеб взят из крайней нужды и при первом урожае будет возвращен с прибавкой.[97]
Дела о воровстве, как уже было указано выше, в некоторых местностях начинаются не иначе, как по жалобе хозяина украденной вещи, и прекращаются мировой сделкой. Этот порядок судебного производства дел есть сохранившийся остаток того состояния общества, при котором все преступления считались нарушением только частного права.
Один суеверный обычай, приуроченный к празднику, пользующемуся повсеместно большим уважением народа, показывает, по-видимому, что когда-то и религия (языческая) не относилась к воровству враждебно.
В Пензенской губернии существует обычай заворовывания. Крестьяне верят, что укравший благополучно в ночь перед Благовещением может целый год воровать, не опасаясь, что его поймают. Вследствие такого поверья воры по ремеслу стараются совершить кражу в благовещенскую ночь; при этом они гонятся не за ценностью вещи, а только за искусным и ловким совершением кражи. Крестьяне стараются в эту ночь обеспечить себя на целый год от штрафов за самовольные порубки; вещь, взятую тайком у соседа, они возвращают ему на следующее утро.[98]
К ворам по ремеслу крестьяне относятся весьма строго. Волостные суды приговаривают за кражу большею частью к высшей мере телесного наказания, к 20 ударам розгами. Наказания, назначаемые за это преступление сельскими сходами, бывают обыкновенно не только строги, но и жестоки. Конокрадство считается преступлением более тяжким, чем всякое другое воровство, исключая кражу церковных денег и утвари. Особый вид кражи меда, через напуск пчел на чужие ульи, по словам одного ярославского крестьянина, равняется церковной татьбе. Воры по ремеслу нередко разрывают могилы вследствие суеверного убеждения, что кражу легко совершить тому, кто имеет при себе палец или руку мертвеца[99] пли свечу, слитую из человеческого жиру.[100] По убеждению некоторых, свеча для этого должна быть сделана из жиру некрещеного младенца.[101] Хозяин, у которого воруют, замирает, на него нападает глубокий, непробудный сон, и воровство совершается без препятствий. Вообще разрытие могил весьма редко совершается с целью ограбления мертвых, большею частью оно производится под влиянием народного суеверия и часто считается не преступлением, а гражданским долгом. Для того чтобы избавиться от посещений умершего колдуна, перевертывают мертвеца лицом вниз и в спину ему вбивают осиновый кол. В Минской губернии считают для этого необходимым отрубить у мертвеца голову и положить ее у его ног.[102] В Каменецком уезде Подольской губернии тело повесившегося крестьянина села Лятвы вследствие убеждения, что оно отводит дождь, было два раза вырываемо из могилы крестьянами, на земле которых оно было зарыто.[103] На кладбище села Бабинского Вятского уезда был вырыт и разрезан труп младенца, для того чтобы достать запекшейся крови, употребляемой как лекарство.[104]
91
Отсюда
92
Значение самоуправления тюремной общины для исправления преступников в первый раз было указано Н. М. Ядринцевым в его сочинении
94
Мне известен один случай личного участия помещика в лесной порубке. Случай этот, бывший незадолго до освобождения крестьян, во многих отношениях замечателен. Помещик нарядил подводы, сам поехал с ними ночью в казенный лес и там лично распоряжался работами. Утром он осмотрел деревья, привезенные в усадьбу; ежели попадалось кривое дерево, негодное к постройке, то виноватого крестьянина он тут же наказывал розгами.
95
Журнал М-ва гос. имуществ, 1851, № 12, с. 447.
104
Вятские губ. ведомости, 1871, № 33. Народные способы лечения независимо от существующих суеверий имеют большое влияние на совершение преступлений. Так, например, скотоложство считается по закону весьма важным преступлением, и народ, хотя и не придает ему такой важности, признает его действием недозволенным; между тем в некоторых местностях лошадь считается лучшим средством от лихорадки (Гласный суд, 1866, с. 50).