* * *
Первое прикосновение к творчеству Евгения Мартынова для меня произошло в 1975 году. Как человек глубоко эмоциональный, я был тогда просто потрясен его песнями «Яблони в цвету» и «Лебединая верность». Наверно, причина этого заключалась не только в достоинствах самих песен, но и в яркой исполнительской индивидуальности их автора, творчество которого как певца мне было очень близко — родственно и по манере исполнения, и по эмоциональной наполненности. Его пение буквально пронзило (образно выражаясь) мою душу!
Спустя 8 лет я познакомился с Евгением лично и до сих пор глубоко признателен ему за то, что он доверил мне, почти никому не известному тогда певцу, исполнение на Центральном телевидении своей песни «Эхо первой любви». Это фактически преобразило вскоре всю мою жизнь, заставило меня поверить в свои силы, помогло мне состояться как личности в эстрадной музыке.
Я благодарен Жене еще и за то, что он всегда, до последних своих дней, проявлял неподдельную заинтересованность и человечность по отношению ко мне и моему скромному творчеству.
Евгений Мартынов — это моя молодость, это мой путь, это для меня образец вдохновения и профессионализма на эстраде.
Александр Серов
ЕДИНСТВЕННЫЙ СУДЬЯ — СОВЕСТЬ
(Публицистические заметки Евгения Мартынова, написанные за месяц до кончины)
Перестройка в политике, перестройка в экономике, перестройка в обществе, перестройка в культуре... Вольно или невольно участвуя в происходящих перестроечных процессах, мы все серьезнее и трезвее глядим на их результаты, словно дегустируем их плоды: так ли они сладки, как предвкушалось, и вообще, те ли это плоды, которые взращивались... Слов и проектов в воздухе — все больше, а дел и реализации в жизни — пока не так много, как хотелось бы. В прошлом многое наболело, а сегодня болит еще сильнее. Старые ботинки, извините, жали, а новые — еле на ногу налезают. Растопчутся ли? Станут ли новые песни милее старых? И кто творцы этих новых песен, ботинок, стратегий, идеологий?..
Как хочется верить, что наш нынешний разлад — реальность объективная и закономерная, но временная и переходная: весенний ледоход и паводок, после которых река жизни войдет в свое естественное русло и ее берега зазеленеют буйными травами и густой листвой, украсятся душистыми цветами и плодоносными деревьями! А люди, счастливые от воцарившейся гармонии и красоты, в ладном ансамбле друг с другом тоже запоют красивыми и стройными голосами красивые и чистые песни...
Душа мечтает, а разум — хочешь не хочешь — сомневается. Ибо если верно марксистско-ленинское определение искусства как «зеркала жизни», то, посмотрев вокруг, ловишь себя на мысли: недалеко же мы ушли от послевоенной разрухи «донэповских» времен! И песни почти те же, и побирающиеся инвалиды — как в «революционных» кинофильмах, и шапка для сбора подаяния — словно сохранившаяся с тех времен, и все такое же вокруг безразличие к судьбе «нищего музыканта» — как со стороны Советов, так и со стороны Комитетов.
Сейчас, из-за множества трудностей, внезапно свалившихся на головы советских людей, из-за проблем самых разных, включая совершенно мелочные, ранее перед нами не стоявшие, как-то: дефицит мыла и сахара (а также нотной бумаги), карточно-талонная система распродажи товаров, железнодорожный и воздушно-транспортный бум, — сейчас из-за всего этого интерес людей к серьезному искусству заметно ослаб, и в эстраде усталые люди все больше ищут временного забытья от житейских неурядиц, порой требуя только развлечений, увеселений и внешне эффектных зрелищ. Такая обстановка способствует восхождению фиктивных «эстрадных звезд», дефективных рок-бунтарей и духовно бедных поп-идолов, которых, в свою очередь, искусственно раскручивают «акулы» нового бизнеса, интернационально именуемого «шоу», и преследуют при этом единственную, теперь даже не скрываемую цель — прибыль и только прибыль, любой ценой,
Убежден, что на нашей почве — это недолговечные, преходящие явления, большей частью произрастающие не от родных корней, а занесенные к нам лихим ветром (вполне возможно, раздуваемым диверсионными спецслужбами из-за кордона, как ни покажется это кому-нибудь неправдоподобным). Но лучше пусть это будут просто издержки роста и происходящей перестройки — те самые щепки, которые летят при рубке леса.
Если же более конкретно и критически попытаться проанализировать современные процессы в эстрадном искусстве, сравнить сегодняшние и вчерашние «плюсы и минусы» в песенной культуре, то опять-таки однозначные выводы пока что делать трудно. В общем разбросе разномнений и симпатий-антипатий, бытующих в стане моих коллег, для меня смешна позиция тех, кто с пеной у рта утверждает, будто вода в наше время была мокрее, а огонь горячее. Глупа и позиция других, утверждающих, что «совок» навсегда канул в Лету как хлам и профанация — вместе со своей культурой. Истина же, как ей и положено, всегда находится посередине. Она есть центр всех крайностей и ось всех круговоротов.
Ни в коей мере не противопоставляя себя обществу, а наоборот, чувствуя себя его неотъемлемой частицей, я полагаю, что нашему обществу (и человечеству в целом) не хватает прежде всего духовного богатства. Не открою новой истины, если скажу: человек богат добротой, а счастлив любовью. Этому учат и древние заповеди святых мудрецов, и трактаты философов, и классические произведения искусства. Однако многие концерты, призванные очищать и возвышать души, все чаще превращаются в лучшем случае в дискотеки, а в худшем — в погромы после рок-фестивалей.
Эстрадные артисты нового поколения (или «новой волны», как теперь выражаются) все реже ищут свой идеал в искусстве, пытаются создать имидж положительного героя в своем видении и понимании мира. Их творчество порой замыкается в кругу образов зла и насилия, глупости и вульгарности. Даже такие чисто профессиональные критерии и требования, как наличие голоса у певца или присутствие мелодии в песне, сейчас стали почти архаичными и вовсе необязательными. Еще недавно слушатель, оценивая творчество исполнителя или автора, мог критически
заявить: «Да у него же нет голоса» или «В этой песне нет мелодии». И такой слушательский приговор был чем-то вроде естественного отбора — отсева, начинавшегося уже с дворовой и школьной самодеятельности.
Сейчас же, когда на слушателей с эстрады обрушился буквально шквал хрипа и крика, шума и стука, я затрудняюсь утверждать, в какие времена было легче эстрадному артисту или автору-песеннику: в 70-е годы, когда я начинал свою карьеру, или нынче, когда, казалось бы, для свободного творчества нет преград. То были годы жесткой цензуры, полновластия бюрократической машины, но одновременно, как ни странно, и годы компетентных художественных советов, большого внимания к художественным процессам, происходившим в обществе, внимания как «сверху», так и «снизу».
Хочется верить, что государственный эксперимент «Впервые без намордника» (прошу прощения за резкость) закончится в конце концов победой светлых сил, рождением нового, свободного, национального искусства. Однако это «новое» все больше равняется на нэповские образцы типа «Мурки» или «Цыпленка жареного», творческая свобода у некоторых артистов венчается снятием на сцене штанов (а то и нижнего белья), а понятие «национальное» для многих вообще звучит как «кантри» или «кантруха» и связывается скорее с прошлым, чем с настоящим, а тем более будущим. Да и русский язык многие поп- и рок-исполнители уже называют «совковым», считая языком будущего, конечно же, английский, а вернее — американский в вульгарно-уличном варианте.
«Национальное» в русском искусстве всегда было открытой и болезненной проблемой. Причем проблемой не для деятелей искусства — художников различных национальных корней и разного социального происхождения, слагавших и слагающих единую, «безгранично-многогранную» культуру, — а проблемой «деятелей вокруг культуры» , опутывавших и продолжающих опутывать искусство призывами и лозунгами, разоблачениями и развенчаниями, классовостью и партийностью, самоокупаемостью и хозрасчетом, — бог знает какой еще ерундой!