Выбрать главу

VI.

Латынь изъ моды вышла нынѣ: Такъ, если правду вамъ сказать, Онъ зналъ довольно по-латынѣ, Чтобъ эпиграфы разбирать, Потолковать объ Ювеналѣ, Въ концѣ письма поставить vale, Да помнилъ, хоть не безъ грѣха, Изъ Энеиды два стиха. Онъ рыться не имѣлъ охоты Въ хронологической пыли Бытописанія земли: Но дней минувшихъ анекдоты, Отъ Ромула до нашихъ дней, Хранилъ онъ въ памяти своей.

VII.

Высокой страсти не имѣя Для звуковъ жизни не щадить, Не могъ онъ ямба отъ хорея, Какъ мы ни бились, отличить. Бранилъ Гомера, Ѳеокрита; За то читалъ Адама Смита, И былъ глубокій экономъ, То есть, умѣлъ судить о томъ, Какъ государство богатѣетъ, И чѣмъ живетъ, и почему Не нужно золота ему, Когда простой продуктъ имѣетъ. Отецъ понять его не могъ, И земли отдавалъ въ залогъ.

VIII.

Всего, что зналъ еще Евгеній, Пересказать мнѣ недосугъ; Но въ чемъ онъ истинный былъ геній, Что зналъ онъ тверже всѣхъ наукъ, Что было для него измлада И трудъ, и мука, и отрада, Что занимало цѣлый день Его тоскующую лѣнь, — Была наука страсти нѣжной, Которую воспѣлъ Назонъ, За что страдальцемъ кончилъ онъ Свой вѣкъ блестящій и мятежной Въ Молдавіи, въ глуши степей, Вдали Италіи своей.

IX.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

X.

Какъ рано могъ онъ лицемѣрить, Таить надежду, ревновать, Разувѣрять, заставить вѣрить, Казаться мрачнымъ, изнывать, Являться гордымъ и послушнымъ, Внимательнымъ, иль равнодушнымъ! Какъ томно былъ онъ молчаливъ, Какъ пламенно краснорѣчивъ, Въ сердечныхъ письмахъ какъ небреженъ! Однимъ дыша, одно любя, Какъ онъ умѣлъ забыть себя! Какъ взоръ его былъ быстръ и нѣженъ, Стыдливъ и дерзокъ, а порой Блисталъ послушною слезой!

XI.

Какъ онъ умѣлъ казаться новымъ, Шутя невинность изумлять, Пугать отчаяньемъ готовымъ, Пріятной лестью забавлять, Ловить минуту умиленья, Невинныхъ лѣтъ предубѣжденья Умомъ и страстью побѣждать, Невольной ласки ожидать, Молить и требовать признанья, Подслушать сердца первый звукъ, Преслѣдовать любовь — и вдругъ Добиться тайнаго свиданья, И послѣ ей наединѣ Давать уроки въ тишинѣ!

XII.

Какъ рано могъ ужъ онъ тревожить Сердца кокетокъ записныхъ! Когда жъ хотѣлось уничтожить Ему соперниковъ своихъ, Какъ онъ язвительно злословилъ! Какія сѣти имъ готовилъ! Но вы, блаженные мужья, Съ нимъ оставались вы друзья: Его ласкалъ супругъ лукавый, Фобласа давній ученикъ, И недовѣрчивый старикъ, И рогоносецъ величавый, Всегда довольный самъ собой, Своимъ обѣдомъ и женой.

XIII. XIV.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XV.

Бывало, онъ еще въ постелѣ: Къ нему записочки несутъ. Что? Приглашенья? Въ самомъ дѣлѣ, Три дома на вечеръ зовутъ: Тамъ будетъ балъ, тамъ дѣтскій праздникъ. Куда жъ поскачетъ мой проказникъ? Съ кого начнетъ онъ? Все равно: Вездѣ поспѣть немудрено. Покамѣстъ, въ утреннемъ уборѣ, Надѣвъ широкій боливаръ3, Онѣгинъ ѣдетъ на бульваръ, И тамъ гуляетъ на просторѣ, Пока недремлющій Брегетъ Не прозвонитъ ему обѣдъ.

XVI.

Ужъ темно: въ санки онъ садится. «Поди! поди!» раздался крикъ; Морозной пылью серебрится Его бобровый воротникъ. Къ Talon4 помчался: онъ увѣренъ, Что тамъ ужъ ждетъ его ***. Вошелъ: и пробка въ потолокъ, Вина кометы брызнулъ токъ, Предъ нимъ Rost-beef окровавленный, И трюфли — роскошь юныхъ лѣтъ, Французской кухни лучшій цвѣтъ, — И Стразбурга пирогъ нетлѣнный Межъ сыромъ Лимбургскимъ живымъ И ананасомъ золотымъ.