Тимур Агаев
Евгений Онегин: Бал
У меня дядя умирал. Он был стоек очень долгое время к болезни, но его организм почему-то дал трещину. Он рассказывал, как все болело и как постепенно душа отходила от тела, а тело вежливо пропускало его к небесам. Он рассказывал, как суждено было родиться мне, Евгению, его любимому племяннику на берегу Невы, после чего вечером мой отец закружил танец с уставшей матерью, а гости выпили шампанского. Мой отец жил долгами, но это его не особо волновало. Он был горд, часто устраивал балы и пировал. Поэтому он не упустил шанса хорошо расплясаться и в день моего рождения. Отец потерял состояние именно из-за этого простого нрава и легкомыслия, но это было его решением, он знал, куда идет. Дядя рассказывал о нем и боготворил, говорил о нем так, как о щедром купце, герое, готовым всегда выручить и прийти на помощь. «Жаль, что твой папа давно мертв, и не может теперь проявить свою чистую душу. Но я встречу ее обязательно там…» – писал мне дядя в письмах. Я спешил к нему, чтобы в последний раз пообщаться наяву, чтобы увидеть его живое, полное эмоций лицо.
Меня тревожило, что я его больше никогда не увижу. Больше не будет в моей жизни моментов, которых наполнял бы этот человек. Я зашел в здание госпиталя и увидел, как моего мертвое тело куда-то уносят. Глаза были закрыты, стало ясно, что он не дышит. Точно мертв. Все, этот момент последний. Сможет ли он простить мне опоздание? Он ушел, а рядом никого не было, и лишь умирающая вместе с ним надежда на то, что придет хотя бы племянник попрощаться. Но даже он не пришел.
Ко мне подошла медсестра:
– Евгений Онегин?
Повзрослев, меня легко приняли депутаты и чиновники страны. Я легко владел несколькими языками, был умен в науках и непринужденно общался на любые темы. Я действительно любил читать и много говорить, отчасти, любая тема вызывала у меня неподдельный интерес. Я искренне полагал, что знаю лучше депутатов и чиновников, какие законы издавать и реформы принимать, как поднять экономику страны и куда вести страну. Но это не выглядело как наивный и глупый лепет. То ли из-за моей начитанности, то ли из-за моего достатка, они действительно слушали и мотали на ус мои слова.
Или же меня выслушивают, так как их жены испытывают неподдельный интерес к моей шкуре. Я действительно хорошо овладел навыком пренебрежения к дамам и, к моему любопытству, овладел и их сердцами. Я мог легко вскружить голову любой дамочке, при этом оставаясь в дружеских объятиях их мужей и любовников.
Я подсел за столик к какой-то прелестной девушке. Она с радостью приняла меня к себе, и было видно, чуток смутило ее моя глупость – садиться и молчать. Поэтому та спросила:
– К чему ты так?
– К тебе. – лениво ответил я.
– Ой, так вы ко мне?
– Конечно. А вы читали книгу?
– Какую?
– О любви.
– Какой любви?
– Любви, что загорелась в моем сердце к вам. Любви неприкосновенной, безутешной, и могучей. Можем? Вы загладите ее? Утешите бездумные порывы?
Она тут же прияла меня, и вечером с радостью и явным удовольствием присоединилась ко мне в спальне. На следующее утро я забыл о ней, как и она уже не жаждала меня так сильно. Как вы могли понять, жена была мне не нужна.
Итак, я жил с радостью, гулял по бульварам и ни в чем себе не отказывал, вечерами посещал дорогие рестораны, куда меня приглашали известные и амбициозные люди Петербурга. Я сильно боялся осуждений, осуждений за стиль и внешний вид, поэтому мог часами прихорашиваться перед зеркалом, попутно изучая новейшие выпуски журналов моды. Когда обычные люди шли на государственную службу, я возвращался с очередного бала и уже собирался на следующий. Так проходила моя жизнь. Поэтому она скучна.
Я считал мою жизнь скучной, однообразной, невеселой. Я хотел разнообразить ее красками, сделать пестрее, ярче. Кто-то из старцев говорил, что рано я задаюсь гнусными вопросами и завожу себя в тупик потоком мыслей, и стоило бы мне выкинуть все из головы и жить, жить ярко и богато. Но что, если я не считал свою жизнь яркой и богатой? Постепенно от таких мыслей я превратился в очередного затворника.
Затворничал, как ни в себе. На балах вел себя скромнее. Никого не трогал, ничто не трогало меня. После и вовсе покинул балы, закрылся от общества глупых и пьяных людей. Я попытался писать стихи и рассказы, но быстро забросил это дело, увы, труд упорный вызывал у меня лишь тошноту и злобу. Я начал много читать, но литература больше усугубляло положение и наводило еще больше безумных мыслишек, глупых, но навязчивых и не дающих никакого покоя. Так что, как и женщин, я оставил литературу. Люди начали говорить, что я стал язвителен и груб.