Справа, мимо крыльца, на котором стоял Женя в раздумье, куда подевалась Наташа, с улюлюканьем промчалась буйволица с девчонкой на спине. Вероятно, она неосторожно подошла к тому месту, где сидела Наташа, и та обрушилась на неё сверху. Теперь она скакала на Машке верхом, как заправский ковбой. А буйволица, ещё не понявшая, что с ней произошло, неслась по двору галопом. И Женя в который уже раз подивился и позавидовал дерзости и бездумности Наташиных шалостей.
Из сада выскочили на крыльцо веранды Лёля и Варя. А из дома вышла Вера Константиновна с полугодовалым Васяткой на руках.
— Наташа, прекрати сейчас же мучить животное, — сказала она, когда буйволица совершала очередной круг по двору. — Машка, на место!
Услышав спокойный голос хозяйки, буйволица тут же утихомирилась, будто никто и не оседлывал её, а Наташа, охая, сползла с её спины.
— Она из меня всю душу вытряхнула, — пожаловалась она матери, пытаясь вызвать её сострадание и отвлечь от взбучки.
Но Вера Константиновна хорошо знала дочь.
— Пойди в детскую и стань в угол, — сказала она невозмутимо. — Здравствуй, Женя.
— Здравствуйте, Вера Константиновна…
— Дрей… — сказал Васятка, смотря на гостя сверху, и помахал ему ручкой.
— Дрей, дрей, — приветствовал его Женя, ловя и пожимая пухлую ручку Васятки.
— Но, мама, — от бешеной скачки голос Наташи вздрагивал и басил. — Женя пришел делать уроки… Он там в чем-то не может разобраться… Видишь — учебник принес.
— Ну, хорошо, — сказала Вера Константиновна, — но только без баловства, — и унесла Васятку в комнаты.
— Что принес? — Наташа тут же подскочила к Жене.
— «Таинственный остров»… Не читала?
— Не-а… — она выхватила книгу и умчалась в сад.
— Опять пуговица болтается на нитке, — осуждающе сказала Лёля. — Варя, принеси, пожалуйста, иголку и нитки. Мы будем под вязом. — И она взяла Женю за руку.
Кода они подошли к огромному дереву, раскинувшему крону на добрый десяток метров вокруг, Наташа сидела на ветке и читала Жюль Верна.
Лёля степенно села за сколоченный из толстых досок стол. Женя устроился рядом.
— Что нового в училище? — начала светский разговор девочка.
— Чкония сказал, что скоро у нас будет рисование. Наконец-то…
— А ты разве любишь рисовать?
— Конечно…
— Все, кто не умеет рисовать, очень любят рисовать. Все, кто не умеет писать стихи, обязательно их сочиняют, — глубокомысленно изрекла Варя, появляясь с катушкой и иголкой.
Женя не обиделся. Варя была младше на два года. Малявка. И он прощал её. «В то время я часто бывал у Соловьевых, — запишет Евгений Львович 7.1.51. — С Наташей я вечно ссорился, с Лёлей отношения были ровные, Варя дружила со мной, но я с ней держался несколько строго, ведь она была на два года моложе меня».
Стихи начали рождаться в нем, кажется, когда он ещё и читать-то по-настоящему не умел. Рафаил Холодов, работавший с ним в начале двадцатых годов в ростовской «Театральной Мастерской», вспоминал, как Евгений Львович, посмеиваясь, прочитал ему однажды такой опус, сочиненный им в четырехлетнем возрасте:
У барышен Соловьевых был небольшой по формату альбом, переплетенный в бархат светло-коричневого цвета, на обложке которого была стандартная картинка: красивая дама среди деревьев на берегу моря. В нем множество стихов, записанных Евгением Шварцем, но подписанных то «Байрон», то «лорд Байрон», то «лордик Байрончик», то «Гете» и т. д. Стихи, возможно, оригинальные и явно чужие, но переделанные Шварцем. Все они скорее похожи на пародии, нежели на серьезные упражнения в стихосложении. Вот одно из них — «Блаженны плачущие»:
Подписано: «от одноклассницы стихотворение Евгении Ш.».