– Мы попытаемся добыть их у него! Марион молчала. Она задумалась.
– Я пойду к нему и постараюсь достать ключи! – прошептал Олимпио.
– Вы надеетесь подкупить моего отца? – спросила Марион. – Оставьте эту надежду! Мой отец неподкупен!
– Даже если узнает, что дело идет о спасении невинного?
– Даже и тогда! Он суров и тверд! Нет средств заставить его не исполнить своих обязанностей!
Олимпио посмотрел на нищенку, которая, будучи выгнана отцом, так упорно защищала его, не допуская даже мысли о его измене.
– Значит, надо найти другое средство освободить принца, позабудьте мои слова, – серьезно сказал Олимпио, отходя от Марион, слова которой его глубоко тронули.
– Я спасу принца, – быстро прошептала она, – предоставьте мне все! Чтобы доказать вам и маркизу свою благодарность, я в одну из следующих ночей сделаю эту отчаянную попытку!
Олимпио вынул из своего портфеля портрет Камерата и показал его девушке, спрашивая, нужна ли его помощь.
В ту минуту, когда Марион отказывалась от этой помощи, говоря, что она только увеличит опасность, из соседней комнаты раздался пронзительный крик, а потом шум.
– Матерь Божья! Что это значит? – спросил Олимпио, пораженный криком.
– Это надевают смирительную рубашку на несчастную, – отвечала Марион, которая побледнела от этого раздирающего душу крика.
Маркиз подошел к ним.
Раздался сильный стук в дверь. Марион быстро отворила ее. Вошел Валентино, бледный и в страшном испуге.
– Наконец-то я нашел вас, дон Агуадо, – проговорил он, задыхаясь. – В этом доме живет сеньора Долорес… я…
Олимпио вздрогнул.
– Говори скорее!
– Я сейчас узнал голос доктора, – продолжал задыхаясь Ва-лентино, который долго бегал по всему дому, отыскивая своего господина, и даже свалил с ног не пускавших его сторожей. – Сеньора здесь, мнимый герцог также приехал сюда…
– Ты говоришь правду, Валентине?
– Клянусь вам, дон Агуадо! Ищите сеньору, а я пойду сторожить вниз у подъезда.
– Прекрасно! Поторопитесь! – вскричал Олимпио. – Клод, пойдем!
За стеной снова раздался раздирающий душу крик. Маркиза проснулась и дико поводила глазами вокруг.
– Долорес, это Долорес, – шептала она, ломая руки. Марион подбежала успокоить Адель; Олимпио выбежал в коридор, маркиз пошел за ним.
Несчастная звала на помощь. Слышались стоны и плач девушки, заглушаемые мужским голосом, но, судя по шуму, в комнате были еще люди.
Олимпио громко постучал в дверь.
– Отворите или я выбью дверь.
– Только по приказанию доктора можно отворить, – отвечала сиделка.
– Помогите! – раздался голос девушки. – Ради Бога, помогите!
– Это голос Долорес. Не бойся! Твой Олимпио подле тебя! Послышался радостный крик.
– Отворите, говорю вам, или я позову муниципальную гвардию и прикажу оцепить дом! – вскричал Олимпио.
В нижних и верхних коридорах произошла суматоха, сторожа бежали на крик.
Наконец служанка отворила дверь комнаты.
Страшное зрелище представилось глазам Олимпио. Бледная, дрожащая от страха Долорес была привязана к стулу, около нее стояли сиделки. В глубине комнаты находился Эндемо, виновник этого злодеяния. Его исхудалое лицо, окаймленное рыжей, растрепанной бородой, выражало злобу и волнение, он весь дрожал, черные глаза его метали молнии, зубы стучали. На минуту он остановился в раздумье, что ему делать.
Олимпио бросился к Долорес, лишившейся чувств от долгой борьбы и радости.
– Долорес! Наконец я нашел тебя! – вскричал Олимпио. Вошедший маркиз велел сиделкам немедленно снять с девушки надетую на нее смирительную рубашку.
Эндемо воспользовался этой минутой, чтобы выйти из комнаты.
– Горе вам, – сказал он, скрежеща зубами и злобно посматривая на обоих друзей, – она будет моей, а вы поплатитесь за настоящую минуту.
Маркиз и Олимпио старались привести в чувство несчастную Долорес.
Олимпио осторожно положил ее на постель, велел подать воды и спирту, чтобы привести Долорес в чувство.
Пока сиделки хлопотали около Долорес, пришел Луазон, которому успели сообщить о происшедшем. Он хотел притвориться страшно рассерженным, но, увидев маркиза, переменил тон.
– Господи! Что здесь случилось, господа? – вскричал он, всплеснув руками. – Вы попали не к той больной!
Олимпио не слушал Луазона. Он наклонился к Долорес и целовал ее лицо. Страх и радость боролись в его душе. Теперь только он почувствовал силу своей любви к Долорес.
– Тут вышло недоразумение, господа, эта больная вверена мне герцогом Медина, – сказал Луазон, не понимая, в чем дело, и уже готовясь позвать сторожей.
– Этот герцог обманщик, и вы хорошо сделаете, если не станете вмешиваться в это дело, – сказал спокойно Клод. – Вы узнаете все. Эта сеньора совершенно здорова, и негодяй поместил ее к вам для достижения своих целей.
Луазон притворился, что он в сильном негодовании.
– Как! – вскричал он, всплеснув руками. – Возможно ли такое бесстыдство? О, господа, я пропащий человек. Добрая слава моего заведения потеряна!
Клод пожал плечами.
– Вы должны были все предвидеть, доктор! Не желаете ли начать следствие?
– Сохрани Боже! Это будет для меня еще хуже! Я верил герцогу, тем более, что сеньора говорила о преследовании.
– Оставим это! Постарайтесь привести ее в чувство, – сказал маркиз.
Когда Луазон подошел к постели, Долорес уже открыла глаза. Увидев Олимпио, она тяжело вздохнула, будто пробудясь от тяжкого сна, и протянула руки к своему возлюбленному. Из глаз ее текли слезы, губы с любовью шептали: «Мой Олимпио!» Увидев доктора, она крепко прижалась к Олимпио.
– Защити меня от них. Он и Эндемо заключили меня сюда!
– Меня обманули, я ни в чем не виноват, – сказал Луазон, который, во что бы то ни стало, хотел избежать дурных последствий. – Позвольте мне объяснить вам все дело, чтобы сохранить свое доброе имя.
– Только не теперь! Нам некогда разговаривать, – отвечал Олимпио. – Если вы невинны, то наказание минует вас.
– Как! Вы хотите предать это дело гласности! Я погибну, я должен буду закрыть свое заведение.
– Уйдите, уйдите отсюда! – просила Долорес слабым голосом. – Все поправится, если только меня возьмут из этого ужасного дома!
– Слушайте, доктор, – сказал Олимпио Луазону, который бегал по комнате, ломая руки. – Сеньора оставит ваш дом, в который она заключена против своей воли! В настоящую минуту я не могу и не хочу решать, соучастник ли вы! Как для вас, так и для самого себя я желаю, чтобы это заключение не повредило здоровью сеньоры! Если она заболеет, то вы будете отвечать за это! Дорогая Долорес! Протяни мне руку, ты свободна! Наконец мне удалось найти и освободить тебя! – продолжал Олимпио, обращаясь к Долорес, которая с радостным лицом бросилась к нему. – Теперь мы более не разлучимся! Все горе и страдание прошли!
Долорес не могла отвечать от радости. Бледные щеки ее покрылись румянцем; слабость исчезла.
Пришел Валентине Герцогу удалось скрыться.
Олимпио и маркиз свели Долорес с лестницы к стоящей у подъезда карете, не обратив внимания на Луазона.
– Я пропал, – бормотал он, – кто бы мог ожидать такого несчастья! Несчастный, проклятый день! Теперь мое доброе имя может быть потеряно. Но нет! Нельзя доказать моей вины, – успокаивал он себя с радостной улыбкой, – внезапная радость могла возвратить сеньоре рассудок, как это часто случается! И ни один черт не докажет, что она была привезена ко мне здоровой!..
Луазон потирал руки, он успокоился; как бы то ни было, но хорошее вознаграждение за пребывание сеньоры в его доме могло служить ему утешением. К тому же он плохо верил, чтобы Олимпио и Клод могли затеять серьезное дело, так как маркиза была еще в его заведении.
Сторожам и сиделкам, которые шептались, качая головами, он объяснил дело в свою пользу, и они, видя его веселым, как и всегда, поверили ему.
Вечером Луазон поехал в аллею Жозефины, чтобы переговорить с герцогом; ему сказали, что герцог внезапно уехал, но куда – неизвестно.