– Вперед, Олимпио, мы скоро достигнем выхода.
– Хотел бы я знать, почему вода не нашла исхода.
– Дай Бог, чтобы мы не наткнулись на какое-нибудь препятствие, – откликнулся маркиз глухим голосом. – Если мне и нечего жалеть в жизни, то все же было бы прискорбно, если ты, найдя свою Долорес, погибнешь таким жалким образом. Ее бедное сердце, с нетерпением ожидающее твоего возвращения, не в состоянии будет перенести этого последнего удара.
– В этот час, Клод, не нужно думать ни о чем печальном, – сказал Олимпио, – мы не должны грустить. Как часто нам обоим грозила смерть – Святая Дева хранила нас.
– Скажи лучше, что она укрепляла наши мечи и руки; здесь же не помогут сила, искусство, храбрость; мы утонем, подобно крысам, в норы которых влили воду.
– Помни, что мы умрем, совершая подвиг, который принесет громадную пользу, если сведения дойдут по назначению.
– Они не дойдут, Олимпио; вода уже поднялась до груди.
– Мужайся, мужайся, Клод. Выход должен быть в тысяче шагах от нас, – сказал Олимпио, бывший ростом выше Клода; головой он почти касался свода и потому мог дольше оставаться над водой. Но и его члены начинали цепенеть в холодной воде. – Простимся на всякий случай, и если один из нас переживет ночь, то устроит дела погибшего, нет ли у тебя еще чего-нибудь на душе?
– Ты все знаешь, Олимпио, у меня нет более никаких тайн. Но если я переживу эту опасность, то почту своей священной обязанностью заботиться о Долорес и быть ей таким же преданным покровителем, как и ты. Прощай, еще вершок воды, и я погиб!
– Дай руку, черт возьми, умрем вместе братьями! – вскричал Олимпио и, собрав все свои силы, потащил маркиза вперед по воде, которая и ему дошла уже до головы. – Если я не ошибаюсь, то выход близко!
– Хуан, Хуан!
Ответа не последовало, зов его замер. Олимпио тащил маркиза все дальше, как вдруг нога его увязла в иле, в то же время свободной рукой он коснулся земли, которой был засыпан выход.
Олимпио отступил, страшное проклятие сорвалось с его губ.
– Клод, – сказал он, – мы погибли, выход засыпан обрушившейся землей…
Только тот, кто перенес в своей жизни подобную опасность, кто стоял перед лицом неизбежной смерти, может понять чувства, охватившие в настоящую минуту обоих товарищей.
Уверенность в предстоящей смерти ужаснула их, но только на минуту, потому что, несмотря на самую страшную опасность, человек всегда надеется на спасение. Это свойство присуще нашей природе; когда же смерть вдруг предстанет со всеми своими ужасами, когда нет надежды на спасение, тогда душой человека овладевает невыразимый ужас, перед которым самая смерть кажется благодеянием.
Рука Клода выскользнула из руки Олимпио – вода была только на полфута ниже свода, так что Олимпио должен был высоко поднять голову, чтобы иметь возможность дышать; прошло еще несколько минут, и это пространство было залито водой.
– Мужайся, Клод, держи рот над поверхностью воды. Хуан, Хуан, – звал Олимпио, но звук его сильного голоса едва был слышен ему самому. В то же время он ощупывал руками стены и свод, чтобы найти более удобное место, и вдруг с невероятной силой начал разрывать землю и обвалившиеся камни, чтобы проложить дорогу.
Он услышал, что маркиз кричит ему: – «Прощай, Олимпио!» – и эти слова потрясли его до глубины души.
– Еще несколько минут – я испробую последнее средство! Ради всех святых, Клод, только еще несколько минут! – и с геркулесовской силой Олимпио бросился на страшное препятствие, разрывая руками землю.
Вода смешалась с грязью – он немного продвинулся вперед; он почти задыхался, кругом царила мертвая тишина – от маркиза до него не долетало ни одного звука, с отчаянным усилием он все глубже прорывал ил; грязная, отвратительная вода проникала ему в рот, нос, уши. Вдруг раздался шум, похожий на отдаленные голоса или подземные звуки – он уже не мог разобрать; потом и он лишился чувств; силы его иссякли. Несколько минут члены его еще боролись механически с водой, заливавшей ход, а потом ил и волны потащили его, лишенного сознания. Неужели подвиги обоих смельчаков, так часто боровшихся со смертью, должны окончиться в этом ходу, наполненном водой? Неужели они в самом деле станут жертвой ужасного замысла Эндемо и его слуги?
Нет, удары заступов и звуки голосов все приближались – еще секунда и вода нашла себе выход.
Оглушенный ударом приклада, лежавший в боковом ходе подкопа Хуан очнулся через несколько часов; он был обессилен и не мог собраться с мыслями. Рана на голове отозвалась сильной болью и вызвала, наконец, в его памяти воспоминание о случившемся.
Не русский ли нанес ему коварным образом этот удар? Этого он не знал.
Но как попал он в такое отдаленное место окопов. Неужели он сам дотащился сюда?
Все это было для него неясно; наконец, он мало-помалу вспомнил о своей обязанности, о своем обещании сторожить у входа.
Он с трудом встал, но, ослабленный потерей крови и болью, упал на рыхлую землю траншеи. Им овладел смертельный страх, ему казалось, что он слышит голос маркиза, зов Олимпио.
– Матерь Божья, помоги мне, – простонал он, потом собрал все свои силы и поднялся.
Вдали изредка раздавались выстрелы; на востоке появилась утренняя заря.
Медленно пополз он вдоль рва, опираясь на его вал. Он не знал, в какой части верков находится; вблизи не было ни одного поста, ни одного человека, которого бы он мог позвать.
Он скоро заметил, что попал не в ту траншею, – все они были похожи одна на другую. Он искал отверстие подземного хода, куда отправились Олимпио и маркиз.
Он весь дрожал от слабости и тревоги, между тем как капли крови падали из его ран на голове и плече. Он был бледен как мертвец и однако должен был во что бы то ни стало возвратиться на свое место.
Прислонясь к валу, он отдохнул несколько минут, а потом пошел дальше. Наконец он, казалось, нашел нужную траншею; это он увидел при бледном свете начинающегося дня.
– Слава Господу, – прошептал он и потащился дальше, чтобы занять свое место у входа, как этого требовала его обязанность.
Он пошел по траншее и достиг ее конца, не найдя хода.
Хуан удивился: неужели он все еще находился в другой части окопов? Им овладел мучительный страх; еще не совсем рассвело, рана его ужасно болела, ноги дрожали от изнурения, но он должен был искать, идти дальше.
Вблизи не было ни одного часового; летевшие из отдаленных укреплений ядра описывали широкие дуги. Хуан возвратился, убедившись, что он не заблудился.
– Над ходом был кустарник, – прошептал он, припоминая все обстоятельства, – вот он, под ним должен быть вход. Но что такое? Ход засыпался, обрушился; вероятно, в него попала бомба. Они засыпаны! Помогите!
Хуан побежал к месту, покрытому землей и камнями; он ужаснулся при виде всего этого. Он один не в состоянии был отбросить землю, у него не было сил.
А между тем нужна была самая скорая помощь.
Преодолев страдания и слабость, он быстро пошел к отдаленным траншеям, где находились артиллерийские отряды. Солдаты с удивлением смотрели на бегущего молодого лейтенанта в окровавленной одежде. Наконец Хуан нашел командующего офицера.
– Умоляю вас всеми святыми, – заговорил он задыхающимся голосом, – откомандируйте возможно большее число ваших солдат с заступами и баграми к тому окопу, в котором находится подземный ход.
– Что случилось? Вы ранены?
– Не обращайте на это внимания. Сжальтесь, дайте мне поскорее отряд! Ход обрушился!
– Тысяча чертей, вы говорите правду?
– Не медлите ни минуты! Генерал Агуадо и маркиз де Монтолон засыпаны.
Офицер немедленно откомандировал десять солдат с заступами к указанному месту, но вдруг Хуан пошатнулся, силы его иссякли, рана, из которой не переставала идти кровь, была опасней, чем он думал; он упал без чувств.
Офицер сам повел солдат к известному ему месту траншеи – он убедился в словах Хуана, но не мог объяснить себе случившегося.