Но откуда доносится этот ужасный крик? Ужасные стоны повторились, инфанта не могла более сомневаться – вопли о помощи неслись из спальни императрицы.
Что там происходило?..
Инесса чувствовала, как холодная дрожь пробежала по ее телу; она встала. Никто не смел входить ночью в спальню, даже она, поверенная Евгении.
Вдруг прозвенел колокольчик коротко и громко. Инфанта протянула руку к образу, потом спокойно взялась за портьеру в глубине ниши. Тихие стоны еще доносились до Инессы.
Твердой рукой она приподняла тяжелую, шитую золотом завесу и вошла в комнату, освещенную матово-красным светом. Ее взор упал на полузакрытую шелковыми завесами кровать императрицы, над которой висел золотой орел, державший корону.
Никого не было в обширной, великолепной комнате, наполненной благовонием. Инесса быстро подошла к подушкам, на которых лежала императрица. Грудь ее беспокойно вздымалась; она боязливо протянула руку инфанте и приложила ее руку к своему лбу; его покрывал холодный пот.
– Вы больны; позвольте я пошлю за доктором, – сказала Инесса с озабоченным видом, заметив, что императрица дрожит и что ее глаза сверкают.
– Ужасное сновидение!.. Останься здесь. Оно было так ужасно, что я должна была позвать тебя; я видела Долорес и людей, бесчисленное множество разъяренных людей; миллионы грубых рук хватали меня; они хотели втащить меня в темное пространство, я старалась от них убежать… это ужасно… они преследовали меня…
– Вас мучил сон, – сказала Инесса и про себя прибавила: это был голос, предостережение совести.
– Зажги канделябры и останься у меня; не знаю, почему я еще вижу отдельные образы… Оссуна, Генрих, маркиз де Монтолон, Олимпио Агуадо… на нем крест…
– Могу ли я предложить вам что-нибудь из успокаивающих напитков? Здесь никого нет, кроме меня.
– Нет, нет; эта необъяснимая тоска проходит. Останься там, на диване, я надеюсь, что тогда спокойнее усну.
Инесса исполнила желание Евгении и осталась при ней. Только к утру сон императрицы сделался спокойнее и крепче.
Услышав о припадке и посоветовавшись между собой, придворные врачи уверили императора, что есть надежда на продолжение династии.
Людовик Наполеон был этим известием удивлен и обрадован. Престолонаследие доставило ему много забот уже с первого года брака; теперь наконец эта проблема должна решиться.
Говорят, император никогда не был так весел и так расположен к шуткам, как в это исполненное надежд время. И он, конечно, имел все основания считать себя счастливым, потому что наконец, после почти трехлетнего напрасного ожидания, исполнялось искреннее желание его и народа.
Нездоровье Евгении больше не повторялось, она была в очень веселом настроении духа и радовала здоровьем и красотой, так что сама теперь смеялась над ужасами той ночи и просила инфанту забыть про них.
Спустя несколько недель Инесса случайно встретила в приемном зале государственного казначея Бачиоки, который только что от имени императора осведомился о здоровье Евгении.
Отвечая на церемониальный поклон корсиканца, инфанта не могла удержаться, чтобы не бросить на него пытливого взгляда; казалось, она хотела прочитать его мысли.
Но Бачиоки давно хотел при удобном случае показать свое превосходство гордой и, как ему казалось, домогающейся влияния инфанте. Он чувствовал, что она видит его насквозь, и это беспокоило его, что часто случается с людьми с нечистой совестью, дурным прошлым и низкими намерениями.
Настоящая минута казалась ему самой удобной для того, чтобы пригрозить инфанте и привлечь ее на свою сторону или выжить из дворца.
Но это было не так легко, как ему казалось.
– Я счастлив, что могу осведомиться о вашем здоровье и положить мою преданность к вашим ногам, – сказал малоумный, но самоуверенный придворный, наклоняясь, чтобы поцеловать руку отступившей Инессы. – Мне так редко представляется случай приблизиться к вам.
– Все ли правда, что вы говорите, господин государственный казначей? – спросила Инесса, сурово рассматривая его своими большими темными глазами.
– Вопрос по совести, прекрасная инфанта: может ли быть все справедливо, что говорят? Конечно, вы еще думаете о своем трудном прошлом, – сказал Бачиоки с легкой горечью в голосе. – При дворе, да и вообще в человеческом обществе это называют приличием, которое требуется общественными отношениями и воспитанием; приличия, формы! Было бы плохо в обществе, если бы стали постоянно говорить одну правду. Ваш вопрос навел меня на это толкование, которого иначе избегают.
– Но не скрывается ли под этими формами общественных отношений и воспитания, как вы их называете, грубая и ненужная ложь? Мы с вами кланяемся, господин государственный казначей, и этого достаточно в отношении общественных приличий. К чему же еще уверение, что моя встреча делает вас счастливым… когда я твердо убеждена в противном.
– Вы убеждены, – возразил Бачиоки с грубым смехом, – в таком случае, всякого рода приветствия будут, без сомнения, излишни. И я пользуюсь с вашей стороны таким же чувством, какое вы предполагаете во мне?
– Я знаю, что вы меня избегаете, может быть, боитесь.
– На чем это основано?
– На том, что я вас вижу насквозь, и вы это чувствуете.
– Да? Прелестная послушница двора не очень скромна. Инесса выпрямилась; вся гордость, все презрение, которое она питала к Бачиоки, ярко вспыхнули в ее взгляде.
– Послушница должна отвыкнуть от скромности, чтобы креатуры двора не считали ее равной себе и не обращались с ней запанибрата, господин государственный казначей; послушница презирает их и объявляет им войну не на жизнь, а на смерть! Она решилась раздавить этих гадин.
– Э, э, как возбуждена и эмансипирована моя дорогая инфанта… забыл, где лежит та страна или тот город, которого вы инфанта?
Бачиоки думал унизить этим свою противницу; он улыбался иронически.
– Я хочу быть инфантой справедливости и чести, господин государственный казначей, и скорее соглашусь не обладать землями, но иметь чистое сердце! Вот вам мой последний ответ.
– Которым вы объявляете мне войну…
– Пусть будет так; я готова.
– Посмотрим, кто победит, – сказал Бачиоки, кланяясь в знак прощания.
В эту минуту камердинер принес письмо инфанте на серебряном подносе.
– Еще минуту, господин государственный казначей, – сказала Инесса с блестящим взглядом, принимая письмо и сламывая печать.
Слуга удалился.
Инфанта быстро прочитала письмо в несколько строчек, без подписи.
– Вы знаете полицейского агента Грилли, улица Орлеан, № 18? – спросила Инесса, презрительно глядя на удивленного Бачиоки – она видела, что вопрос не остался без действия.
– Грилли? К чему этот вопрос?
– Говорят, этот человек – ваше орудие, ваш поверенный; не знает ли он чего-нибудь, что могло бы вас компрометировать?
– Если бы он и знал что-нибудь подобное, то, будьте уверены, он не был бы в состоянии вредить мне.
– Не спешите, потому что уже поздно. Пока мы с вами говорили, эти дела, насколько они мне интересны, уже открыты и выданы.
Бачиоки передернуло, но, по-видимому, только на одно мгновение инфанта застала его врасплох и перехитрила. Сатанинская улыбка опять заиграла в уголке его широкого рта.
– Это было бы смертью для того глупца, который один только может быть виновен в этом! О, вы считаете государственного казначея, кузена императора, глупцом, который позволит обмануть себя, но не так легко его победить. Я вам благодарен за ваше предостережение и постараюсь им воспользоваться.
– Если найдете для того время, – отвечала Инесса, держа письмо в руке.
– Надеюсь! Бачиоки будет недостойным человеком, если позволит победить себя так легко. Имею честь…
Он поклонился и ушел.
Полученное Инессой письмо было, как она и думала, от Шарля Готта; содержание его было следующим:
«Сеньора привезена к полицейскому агенту Грилли, на улице Орлеан, № 18. Через час вы получите известие, куда она была отправлена дальше».