– Точно так, но дон Агуадо человек странный, его как будто страшится сама смерть! Признаюсь, внезапное его появление ошеломило меня.
– Вас обманули! Здесь, верно, что-нибудь не так, – проговорила императрица.
– Прежде чем сообщить вам эту новость, я заходил в собор Богоматери убедиться в достоверности известия. Завтра вечером назначена свадьба.
– Невозможно! И до сих пор не знали, не доложили мне об этом, – произнесла с колкостью Евгения. – О, я была права, уверяя, что нас дурно охраняют и еще хуже служат нам.
– Упреки ваши терзают меня! Я недавно узнал, что оба упомянутых лица и их служитель находятся в Париже. Генерал еще не совсем оправился после своей опасной и тяжелой болезни, – сказал Бачиоки. – Я узнал, между прочим, что он состоит при испанском посольстве.
– При посольстве! Вместе с Олоцага! – вскричала императрица в страшном волнении. – Но кто же устроил это? Это равно вызову, унижению…
– – Говорят, герцог де ля Торре в Мадриде…
– Серрано?
– Он друг Олимпио, которого и присоединил к дону Олоцага. Дона Агуадо сопровождают генерал Прим и один молодой граб в качестве attache.
– Его имя?
– Если не ошибаюсь, дон Рамиро Теба, – произнес Бачиоки, Устремив пристальный взгляд на Евгению.
Грудь Евгении высоко поднималась, она страшно побледнела и едва подавила волнение, овладевшее ею при этом известии.
– Довольно, граф, – произнесла она тихим, беззвучным голосом, – довольно, благодарю вас за сообщенные мне новости.
Евгения нажала пальцем золотую пуговку.
– Подождите секунду, – сказала она Бачиоки, от которого не скрылось ее волнение.
В будуар вошла инфанта.
Увидев Бачиоки, она догадалась, что замышляется новая низость. Но она скрывала свою ненависть к этому презренному человеку, выжидая удобного случая уничтожить его.
– Инфанта, – произнесла Евгения резким, металлическим голосом, – вы и государственный казначей проводите меня завтра вечером в собор Богоматери. Мы отслужим благодарственный молебен за наше чудесное избавление от смерти.
– Приказ ваш, государыня, будет исполнен в точности, – ответила Инесса, церемонно кланяясь.
– При этом мы будем свидетельницами свадьбы, о которой только что сообщил мне граф Бачиоки. Та сеньора с Вандомской площади… вы, вероятно, помните ее?
Инесса едва заметно вздрогнула.
– Да, – сказала она, – я хорошо помню ее.
– Выходит замуж за испанского генерала дона Агуадо и почему-то совершает это тайком от всех, – произнесла Евгения с таким диким, язвительным хохотом, что по телу Инессы пробежала дрожь, а Бачиоки понял действие, произведенное его новостью на императрицу.
Он удалился.
Евгения пожелала остаться одна; более чем известие о неожиданной свадьбе поразило ее одно имя, упомянутое графом; оно было немногосложно, но произвело на нее страшное магическое действие, имя это – граф Рамиро Теба.
Придя в свою комнату, Инесса поспешила к письменному столу и быстро набросала следующие строки:
«Генерал! О вашей свадьбе завтра вечером узнали. Будьте осторожны! Уничтожьте эти строки, написанные подругой сеньоры, перед которой она много, много виновата!»
Запечатав письмо, она поручила верной служанке отнести его в дом дона Агуадо, на Вандомскую площадь. На что решилась Евгения, что задумала она совершить на другой день вечером, Инессе было неизвестно. Но она знала пылкость императрицы, видела ее внутреннюю борьбу, и когда та выслала ее из будуара, изъявив желание остаться одной, Инесса знала, что Евгения замышляет новые жестокие планы, хотя, может быть, на этот раз она была так сильно взволнована, что не хотела видеть людей и предпочитала быть одна.
То и другое было правда; Инесса скоро убедилась в этом.
Душа Евгении ожесточилась, оцепенела, императрица потеряла покой.
Одно только честолюбие наполняло ее сердце, честолюбие, гордость и зависть – три непримиримых врага человека, умерщвляющие в нем все доброе, честное и великое.
Инесса не смыкала глаз всю ночь. Страх и радость. наполняли ее; неизвестность же того, каким образом встретил Олимпио свою Долорес, не давала ей покоя. Она молилась за обоих, за их счастливое соединение.
Неожиданная новость, в возможность которой императрица едва верила, была однако совершенно точной. Дядя д'Ор первый сообщил о ней графу, а Грилли подтвердил.
В следующей главе мы увидим, как Олимпио избежал смерти и где встретил Долорес.
Наступил вечер, ожидаемый императрицей со страшным лихорадочным нетерпением. Не благодарственный молебен, а другая цель влекла ее в собор Богоматери.
В шестом часу вечера у подъезда остановились два придворных экипажа; в один из них сели императрица с Инессой, обе были в длинных плащах; в другом разместился Бачиоки с камергером. Они направились к собору Богоматери, высокие окна которого были ярко освещены.
Множество богатых жителей стояло около церкви, откуда неслись плавные величественные звуки органа. Слуги в богатых ливреях толпились на паперти, весело болтая и с любопытством заглядывая в церковь.
Карета императрицы подъехала к паперти; Бачиоки и камергер помогли дамам выйти. Евгения страшно побледнела, увидев роскошные экипажи и заключив из этого, что венчание уже началось.
Камергер отворил высокую дверь; слуги почтительно расступились. Инесса и Евгения вступили в ярко освещенную и наполненную фимиамом церковь; за ними последовал Бачиоки, а камергер остался у дверей.
На ступенях у алтаря стояли люди. Можно было разглядеть высокие, стройные фигуры в блестящих мундирах.
Евгения направилась к боковому алтарю: императрица трепетала всем телом, ее волновала жажда мести, но она не в силах была удовлетворить ее, нарушить совершавшуюся в эту минуту службу. Олимпио принадлежал к посольству, был неприкосновенен, теперь же его охраняла еще и церковь, но он должен был погибнуть во что бы то ни стало. Евгения ломала голову, придумывая, как воспрепятствовать свадьбе, – еще несколько минут и будет поздно.
Бачиоки подошел к императрице, получив сведения от стоявших в глубине церкви людей.
– В доме на Вандомской площади нашли доказательства того, что владелец его замешан в процессе адской машины, – прошептал государственный казначей.
Евгения вздрогнула, – это обстоятельство передавало ненавистных ей лиц в руки Бачиоки и его приближенных.
– Исполните свою обязанность, граф, – приказала побледневшая т императрица, между тем как Инесса оцепенела, предвидя новую низость.
Потом императрица направилась к боковому алтарю; Инесса должна была следовать за ней.
Какую страшную злобу и ненависть чувствовала императрица и какие нестерпимые муки наполнили сердце Инессы, когда обе они опустились перед алтарем на колени.
Настала минута лихорадочного ожидания. Олимпио стоял рядом с Долорес на ступенях главного алтаря; он был бледен и хранил отпечаток недавно перенесенной тяжкой болезни; взгляд его был рассеян; бриллиантовый крест ярко блестел на его груди.
Долорес, под чудным могущественным влиянием давно ожидаемой минуты, была хотя и бледна, но прелестна, как только что распустившаяся роза.
Вокруг стояли Олоцага, маркиз де Монтолон, генерал Прим и тот молодой красивый attache, которого государственный казначей назвал графом Рамиро Теба.
Орган замолк, к ярко освещенному алтарю приблизился священник. В ту же минуту Бачиоки вошел в кружок одетых в блестящие мундиры испанцев.
– Я вынужден, – проговорил он, между тем как позади него показались личности, присутствием своим придававшие вес его словам, – я вынужден по высочайшему повелению нарушить предстоящую церковную службу!
Священник, Олимпио и присутствовавшие с удивлением взглянули на внезапно появившегося Бачиоки.
В первую минуту Долорес не поняла причины всеобщего смятения; но при взгляде на графа по телу ее пробежала дрожь, и она невольно схватила руку своего возлюбленного.
– Кто вы и что вам угодно? – спросил Олимпио, гордо выпрямившись и сильно побледнев.