Глубокая тишина царствовала в замке; лампа в прихожей распространяла скудный свет; на покрытой коврами лестнице, ведущей в комнаты графини, не было ни души, даже горничная, по желанию измученной госпожи, удалилась в свою комнату; слуга только что вышел в парк. Стоя в тени деревьев, он увидел двух приближающихся особ.
– Десять часов; он аккуратен, – прошептал слуга.
– Это вы, Лапиньоль? – спросил тихий голос.
– К вашим услугам, граф.
– Как поживает ваша госпожа? – продолжал приближавшийся, в котором мы узнаем Бачиоки.
– Как и всегда! Многоуважаемая графиня отослала горничную и почивает теперь.
– Могу ли я пройти в ее комнату вместе с этой дамой, которую чрезвычайно интересует ее состояние? Необходимо, чтобы никто не знал о нашем посещении.
– Если вы желаете, граф, то я проведу вас по задней лестнице.
– Хорошо, Лапиньоль; вот вам небольшая награда за оказанную услугу, – прошептал Бачиоки, подавая слуге кошелек с деньгами.
– Благодарю покорно, граф!
– Идите вперед, любезный, – приказал Бачиоки и затем обратился к своей спутнице: – Довольны ли вы, мадам Беланже, этим приемом?
– Совершенно, – ответила тихо Габриэль, боясь, чтобы не услышал шедший впереди слуга.
– Будьте покойны, завтра же его устранят, – проговорил Бачиоки, направляясь вместе с отравительницей по аллее парка, идущей вдоль стены замка.
Скоро все трое добрались до задней двери; слуга отворил ее и пропустил вперед Габриэль с графом.
Перед ними находилась лестница, освещенная лампой, висевшей наверху в коридоре.
Ничто не нарушало мертвой тишины.
Лапиньоль, подкупленный слуга Софьи Говард, повел обоих гостей наверх; мягкие ковры заглушали их шаги.
– Сделайте одолжение, подождите минуту, – прошептал слуга, отворяя одну из высоких дверей, которая вела в кабинет графини, смежный с ее спальней. Так как Лапиньоль не затворил за собой двери, то Габриэль и Бачиоки заметили, что кабинет отделялся только одной портьерой от спальни.
Осторожно просунув голову за портьеру, слуга убедился, что графиня спит; потом сделал знак приехавшим. Тихонько вступили они в прихожую и заперли за собой дверь на ключ.
Что если Борегар проснется, если она позвонит и позовет горничную?
Счастье никогда не оставляло Бачиоки, и он надеялся на него, потому что отличался способностью благополучно избегать всевозможных неудач.
Габриэль Беланже откинула вуаль, она походила на сиделку или на одну из тех особ, которые заговаривают всякие болезни. Черты ее были мрачными и неподвижными; глаза холодны, как лед; ее лицо казалось как бы изваянным из камня и не улыбалось никому в жизни.
– Подойдите ближе, – шепнул Лапиньоль, – я позабочусь, чтобы вам не мешали.
Бачиоки приблизился к портьере, приподнял ее и заглянул в тихую уютную спальню графини, убранную со вкусом, но без роскоши.
Большая лампа, висевшая на потолке, распространяла нежный матовый свет. Превосходные картины украшали стены, под ними помещались зеленые бархатные кресла и столы с резными ножками. Дорогой мягкий ковер покрывал весь пол. Кровать графини закрывалась шелковыми занавесками, которые были полуприподняты; рядом находился мраморный столик, на нем полстакана воды, блестящий графин и красивый золотой колокольчик.
Графиня дышала так тихо, что ни один звук не долетал до слуха Бачиоки. Он подал стоящей позади него Габриэль знак войти в комнату.
Габриэль исполнила это и, не извиняясь перед графом, опустила за собой портьеру; она хотела совершить преступление одна, без свидетелей. Быстро достала она маленький пузырек и осторожно приблизилась к столу.
Софья Говард не просыпалась.
Габриэль откупорила склянку, содержащую бесцветную жидкость и, стоя за портьерой, вылила в стакан; последние капли попали на занавеску; странный, особенный запах наполнил комнату.
– А что, если она не выпьет? – спросил Бачиоки, наблюдая за всем со своего места.
– Она выпьет, – спокойно возразила Габриэль с уверенностью, удивившей даже графа. – Слышите?
Едва произнесла она эти слова, как глубокий вздох раздался в комнате. Бачиоки услыхал его и заглянул в узкое отверстие портьеры.
Софья Говард проснулась – нестерпимая жажда мучила ее; было ли это следствием быстро улетучивающихся капель?
Бачиоки страшно побледнел и затаил дыхание. Что если графиня схватит колокольчик, который позабыли убрать со стола.
– Где ты? – спросила Софья, думая о своей горничной. – Да, да, я отослала тебя спать, покой также необходим тебе.
Жажда усилилась, Софья судорожно схватила стакан с ядом и залпом выпила, потом снова поставила его на мраморный столик.
– Готово! – прошептал Бачиоки.
– Уйдем поскорее!
– А оставшиеся в стакане капли? – спросил осторожный граф.
– Могут в нем остаться, – коротко ответила Габриэль.
– Вы так уверены?
– Конечно; в стакане осталась одна вода.
– Тем лучше! Я удивляюсь вашей ловкости!
– Поспешим! Через минуту больная попросит пить и, может быть, позовет горничную, – говорила Габриэль Беланже, зная действие приготовленного ею яда.
– И горничная нальет свежей воды в стакан, уничтожив таким образом малейший след отравы. Вы очень предусмотрительны. Идите вперед!
Бачиоки и Габриэль уже готовились оставить прихожую и вернуться в коридор к Лапиньолю, как вдруг из спальни до них долетел крик: «Воды!..»
Яд, как видно, подействовал очень быстро.
Бачиоки остановился; он испугался, что раздастся звонок и девушка услышит новый крик графини и встретит их в коридоре.
Слуга был на лестнице, но и его терпение могло кончиться!
– Идите вперед! – сказал он по-прежнему спокойной отравительнице, сам же тихими шагами снова поспешил к портьере.
Испуганная страшной жаждой и под влиянием невыразимой боли, Софья Говард протянула руку к колокольчику. Бачиоки видел это, одним прыжком он очутился возле кровати, схватил графиню за руку. Ужас и удивление лишили ее дара речи; прежде чем она успела вскрикнуть, Бачиоки бросил ей на лицо подушку и прижал так крепко, что Софья не могла не только кричать, но даже дышать; все ее старания освободиться были тщетны; кроме того, действие яда усилилось. Бачиоки услышал только один слабый, подавленный вздох.
Софья Говард боролась со смертью… Когда она утихла, он снял с ее лица подушку.
В дверях показался Лапиньоль и жестами стал звать его. Со всех ног бросился граф из спальни и, не сказав ни слова, вошел в коридор, где ожидала его Габриэль.
Графини Борегар более не существовало!..
Слуга вывел графа и Габриэль через заднюю лестницу из замка в парк. Минуту спустя они сели в экипаж и вскоре вернулись в Париж, не возбудив ничьего подозрения.
Дорогой Бачиоки вручил отравительнице условленную сумму денег.
На другое утро горничная нашла Софью на кровати без малейших признаков жизни. Сначала она решила, что графиня спит, но видя, что та не пробуждается и не слышит ее отчаянных криков, горничная, ломая руки, побежала к Лапиньолю.
– Доктора! Как можно скорее доктора! Графиня… О, милосердный Боже, графиня…
– Что с вами? Что случилось?
– Графиня не дышит, вся похолодела… Скорей зовите докторов! Лапиньоль тотчас отправился в город и привез докторов, которые засвидетельствовали внезапную смерть графини.
Никто, кроме слуги, не знал правды; Лапиньоль же был неожиданно арестован и отправлен в Бисетр. Все его просьбы и доказательства были напрасны, даже рассказ о ночи и желание повидаться с графом не были приняты во внимание. Он принадлежал к одним из тех, кем пользовались приближенные императора и кого вслед за тем безжалостно уничтожали. Никто не слышал его жалоб и проклятий, их заглушали толстые стены Бисетра.
Тихо и просто похоронили графиню Борегар, никто не провожал ее в могилу, потому что у нее не было ни одного искреннего друга. Так кончила жизнь свою Софья Говард, пользовавшаяся до Евгении любовью Наполеона III…