Надобно приобрести себе профессию, стать на ноги, отвоевать независимость, а там, коли появится охота, пожалуйста, почитывай священную историю и зубри латынь. Только и тогда вряд ли появится! Этакой-то чепухой заниматься, дела впереди много! Какую приобрести специальность — раздумывать долго нечего, пример отца и брата Евгения перед глазами (Евгений кончил Инженерное училище, выпускником которого был и Степан Иванович). Оно, разумеется, логики вроде маловато в том, чтобы для обретения свободы идти в военное училище… зато тропка проторена, имя Федорова среди саперов известное, а пользоваться этим — что ж тут зазорного? Ничего, наоборот, теории экономии сил и разумного эгоизма подтверждают правильность решения.
Ужас Юлии Герасимовны легко представить. Как? Графчик сошел с ума. Прежде всего не допустят даже до конкурсных экзаменов. Аттестата нет — раз, шестнадцати лет — два. Определенно, вместо того чтобы выиграть год, он его потеряет! Что за фантазии! (Нельзя удержаться и не сказать, что он потерял даже больше, но это потом, лет через семь.)
Но тут Евграф Степанович выказали характер.
Они насупились и замкнулись.
Конечно, расхлебывать все эти проявления пришлось маме. Хлопоты легли на ее плечи, которые покрыла она все той же черной шалью, чуточку уже залоснившейся на сгибе, и отправилась (без больших надежд на успех) в приемную министра, оттуда — в дирекцию училища. Назавтра повторила налет, поменяв очередность пунктов атаки: сначала дирекция, потом министерство. Потом разделила действия по дням недели: во вторник — министерство, в четверг — училище, явно намереваясь перейти к длительной осаде. Этого гарнизоны обеих крепостей испугались и капитулировали.
Сыну генерала Федорова, не достигшему шестнадцати лет и не имеющему аттестата об окончании гимназии, разрешили в порядке исключения сдавать конкурсные экзамены на равных основаниях с прочими абитуриентами.
Ура! Однако брат Евгений, несколько уязвленный скорой сдачей альма-матер, спешил погасить торжество этого капризули Графа, которого, кстати сказать, чуточку ревновал к мама. Разрешили? Ну и что? Допустили к экзаменам, чтобы отвязаться. Попробуй сдай. Посмотрим. Ха-ха.
И Евграф Степанович вторично выказали характер.
Он засел за книги, не полагаясь на проклятую память, долбил даты, имена скифских князей, плюскуамперфект и падежи, и, когда наступил час предстать перед высокой комиссией, блестевшей эполетами, лысинами и пенсне, он с таким блеском откупоривал задачки, бормотал стихи и молитвы, катал сочинения и спрягал глаголы, что седовласые полковники развели руками.
Они были горды тем, что сын ветерана, которого они хорошо помнили, оказался таким талантливым мальчиком и решил пойти по стопам отца, достигшего высоких чинов, вечная ему память. Они встряхивали бакенбардами, и подкручивали усы, и жали мальчику руку. Какая смена растет!.. Да, никто не спорит, порядок есть порядок, и лучше было бы, если бы смене было полных положенных шестнадцать лет и у нее имелся бы аттестат зрелости. Да, это было бы лучше и правильней. Несомненно. Однако нельзя не сделать исключения для одаренного юноши, тем более что в его желании идти по стопам отца есть элемент патриотизма. Вы согласны, полковник? А вы?
Перед юношей распахнулись (летом 1869 года) обитые медью двери Инженерного замка.
Перво-наперво победителю сшили — в закрытой мастерской при училище — форму: парадную и обыденную. Высокий воротник с подворотничком, два ряда пуговиц с орлами… Постригли в парикмахерской: юнкерам дозволялось носить прическу. В Николаевском училище были младшие классы, куда набирали двенадцатилетних, и старшие, так называемые офицерские, четырехлетние, дававшие разностороннюю инженерную подготовку и чин подпоручика. Естественно, в эти офицерские классы и был принят Федоров.
Идея училища, если можно так выразиться, восходит к Петру Великому, осуществил ее Павел. При внешней величавости здание внутри просто, и учащихся (их раньше звали кондукторами) содержали просто, сытно и строго. Спали на железных койках, покрываясь шерстяным одеялом, ели из жестяных мисок, летом уходили в лагеря под Петергофом.
Закрытые заведения (а именно таким, конечно, и было училище), не отвечая своему изоляционному замыслу, все же порождают внутри себя особый мирок — со своими законами. Рябцы (младшеклассники) обязаны были рабски прислуживать юнкерам; нерасторопность, тем паче неповиновение злобно карались. Существовал неписаный кодекс чести: на улице надо было заступаться за своего (училищного то есть), хоть бы и незнакомого; коли объявлялась негласная травля какого-нибудь неполюбившегося преподавателя, участвовать должны были все; и чего уж с ним, беднягой, не вытворяли! Вскакивали верхом — да, да! — подрезали ножки стула, на который тот должен был сесть, и прочее и прочее.
Занятия в классах дважды в день: с восьми до двенадцати и с трех до шести. С семи до восьми вечера повторение уроков, с восьми до девяти гимнастика и фехтование. Раз в неделю в рекреационной зале устраивались танцы; приглашались на них гимназистки, а иногда, между прочим, и воспитанницы известного нам благородного института. (К счастью для биографа, наши герои не познакомились на танцах; в этом было бы, согласитесь, что-то мещанское; во всяком случае, никак бы не гармонировало с обликом юного романтика…)
В прежние времена среди воспитанников много было немцев; для начальства (среди которого немецкий процент также был высок) сие служило доказательством солидного авторитета училища: немец абы куда учиться сына своего не пошлет. В федоровскую пору хлынули поляки; им делали поблажку в надежде загладить печальную память о событиях, разыгравшихся несколько лет назад на их родине. Как бы там ни было, технические дисциплины преподавались добротно, специалистов — выпускали образованных, талантливых поощряли.
Вот в какое учебное заведение попал… извините, сам себя в результате благородного решения и разумного эгоизма определил Евграф Степанович, почувствовав вполне себя созревшим для независимых поступков — в пятнадцать с половиной лет.
Теперь ему шестнадцать полных.
Военное училище тем уж хорошо, что в нем обвыкаешься быстро. Через неделю ты нафарширован однообразием, и до глупости все известно. Исхожен восьмигранный внутренний дворик, изучены скульптуры воинов между окон второго этажа. Рассмотрены портреты на степах классов, люстры на потолке и половицы в полу. Где покурить втихомолку, перед кем вытягиваться, кого опасаться и. с кем откровенничать — все известно. Распорядок часов, как мы убедились, уплотнен был круто, а все же, сходясь в рекреационной зале, юнкера болтали, обменивались книгами, боролись на поясах, решали задачи и спорили на посторонние темы; споры заканчивались зачастую в спальне.
Наш юный герой воображал, что по части анатомии и социальных наук он любому в данном заведении сто очков вперед даст; боже, ему вскоре пришлось ужасно разочароваться; выяснилось, что он не знает распространеннейших имен! Однажды…
«Как-то раз вечером, когда абсолютно нечего было делать, я прилег на своей кровати, а по соседству группа юнкеров слушала чтение статьи Писарева об университетском образовании. Я весь ушел в слух. До тех пор мне и в голову не приходили вопросы об обязанностях по отношению к родине. Здесь же слова популярного писателя как молотом вбивали в сознание чудные идеи об обязанностях к отечеству, изнывающему в темноте, невежестве и бедности. Было ясно, что если не явится контингент людей, напрягших все силы своего ума, чтобы прийти на помощь народу в деле его просвещения, то наша великая родина навсегда останется последней в семье культурных народов, а темная масса народа будет продолжать влачить полунищенское существование и находиться под гнетом одичавшей администрации, держащей себя в положении завоевателей.
Первым последствием произведенного впечатления было то, что я в самое короткое время перечитал от доски до доски все тома сочинений Писарева, а зародыши гражданского чувства поднялись до такой высоты, что я как бы дал себе честное слово отдать все свое время самому полному и разностороннему знанию, не сомневаясь, что плоды такого решения, во всяком случае, окажутся для отечества самыми ценными из того, на что я способен по своей природе».