А ведь обходят же еще перекрестки, предпочитая для таких вот забав леса и улицы… По старой памяти?
Я хочу кричать. Я устала, устала, устала быть бессильной! Устала играть, придумывать уловки и выкручиваться. А ведь находятся те, кто просит у нас силы. И мы даем, мы не можем перестать. Чтоб потом со злобой полунищего ростовщика требовать долги.
Я не представляю, как, чем живет Сиррин. Полярные ночи страшны и пусты. Неужели подбирает каждую каплю, как я? Но ведь там не так уж часто умирают разумные — потому что хватает ума не идти, а на крови зверей… Кровь. Это все, что осталось. Это все, что будет всегда. Счастливы те высшие, которые могут жить верой. Или хотя бы страхом. Потому что мы… Нам остались только сделки. И воровство — у земли, у других, у… И то, что я плачу за это болью, кажется почти счастьем. Значит, еще есть, чем платить.
Его голос проникает в сознание, его голос не возможно не слышать. Я до сих ор не могу понять, почему он говорит. Ведь в этом… в этом просто нет смысла. Ни при каком раскладе. Но я ловлю его слова, я собираю их, я ищу повторы и противоречия. Я плету вязь. Свою.
Зенда больше не смеется. Боги не умеют бояться, не должны, но мы перестали таковыми быть с приходом Спасителя, а теперь… Зенда кричит, что какая-то вшивая чародейка, устроившаяся на границе ее земель, возомнила о себе настолько, что перестала даже делать вид, будто с ней, Зендой, считается. И пока не получается ничего сделать в отместку. Но… Я не просто уверена — я знаю, чародейке это вылезет боком. Зенда не из тех, кто прощает, особенно такое. И… Она тоже пригубила из горькой чаши под названием бессилие. А я не нахожу в себе ни сил, ни желания этому радоваться.
Его голос ломает сознание. Очень хочет это сделать. Прям до жути. Он… он хочет, чтобы ему открыли двери. Ведь идти напролом и дольше, и себе дороже. Странная мысль. Ведь из тех, кто мог бы ему поверить и пойти, нет ни одного, кому достанет Силы это сделать. А из тех, у кого получилось бы… Неужели он считает, что однажды я сломаюсь? Или — не хочет пренебрегать даже такой возможностью? И… тогда я такая не одна. Но они, кем бы ни были, тоже должны уметь думать и понимать. Иначе… иначе они просто не получили бы ту Силу, которая так нужна ему.
Чьи-то руки разрывают Тьму, разрывают на части. Руки тех, кто должен был ей служить, кто пришел, чтобы остаться, по не сейчас, не… Это не правильно. Нельзя отпускать пришедших. Но иначе уже не получается, иначе… А они рвут, они бьют вслепую, тем, чего не знают, не понимают, даже не пытаются понять. У них нет времени. Они не успевают даже жить. Они… Тьма — в Тьме — в Тьме — в тьме… Бред. Как похоже это на бред. Как была бы счастлива я, объясни мне кто-то, что так оно и есть. Трагедия ошибок, когда никто не хотел и тем более никому оно не было нужно, но вот… И даже если бы я могла докричаться, просто «остановитесь!» ничего бы не изменило. Слишком много Сил собралось здесь и сейчас. Чересчур. И если, чтобы остановить, призвать еще, то не над чем будет останавливаться, потому как труп мира — зрелище неприглядное. А они… Никто не хочет умирать. Никто не хочет остаться обиженным. И обижают, обижают по и без причины, упрямо, самоуверенно, раскалывая и так надломленный мир — изнутри.
Хватит. Хватит об этом думать. Слова без Силы — это даже не сотрясание воздуха, особенно мои. Игра-игрушечка… Поломай мир, собери мир… Нельзя играть в «если». Потому что его не будет. Надо смотреть и видеть. Смотреть, видеть и слушать. И ждать. Потому что оружие слабых — мастерство и хитрость, и умение ударить в тот самый, единственный миг, когда все решает точка, а не Сила.
Я повторяюсь. Я хочу покоя. Я не прощу его себе. Это неправильно. У этого мира уже есть целая толпа спасателей и спасителей, и еще большая — пытающихся таковыми быть. У этого мира… Куда уж и мне-то? Но я иду. Это массовое помешательство, это страх не успеть, не сделать — и погибнуть просто за то, что был тогда не там, а не потому, что ты — это ты, или что мог, или… Смерть — это последнее оружие, особенно своя. То, что уже не удастся переиграть, то, что при наибольшем желании не использовать дважды. То… Только когда не остается почти ничего, приходит осознание, сколь много ты имел и имеешь. Потому что всегда есть то, на что не хочется смотреть, что не получится забыть. Знание того, что может быть хуже. Ибо воистину возможности гремучей смеси Упорядоченного и Хаоса бесконечны.
Может быть, я однажды загляну за грань. Может быть, я уже на пол дороги, как и все безумцы. Так говорит Шаадан, и я уже не думаю над тем, верю ему или нет.