Слишком мало верить себе. Может, именно в этом и вся беда? Ведь как тогда верить еще кому-то? Тем более — ему. Да, везде свои плюсы, равно как и минусы. Ведь если на этом держится моя стойкость… стоп. Хватит. Хватит! Иначе то, что я сделаю, я делаю с собой…
— Аххи, — тихо говорю в никуда, зная, что он услышит.
— Дарра? — вздыхает камень, выпуская его, низкорослого, кряжистого, крепкого, как скалы, и столь же равнодушного. До странного, ненормально похожего на гномов, которые не так уж часто, но все-таки жили в его пещерах.
Я не знаю, о чем с ним говорить, даже зачем я его позвала. Просто в один сверкающий миг звенящего одиночества стало слишком много для меня одной, а компания его скорее усугубляла, чем исправляла дело. Но он пришел, неожиданно, сразу, будто бы только и ждал моих слов, будто бы уже шел сам. Зачем? И шел ли?
— Аххи… Как вы там?
— Ничего, — насмешливо качает он головой. — Зачем спрашивать то, что ты и так знаешь?
— Наверное, просто чтобы спросить, — честно отвечаю я.
— И то дело.
Странно, у нас так мало общего, всегда было, да и будет… Бесконечность дорог и промозглый ветер перекрестков — мои. И его темные пещеры, где слышны вздохи земли, если слушать умело, и деловитый перезвон метала и камня, если просто. Но здесь и сейчас мы понимали друг друга с полу слова, и мне и в голову не пришло звать кого-то другого. И ладно бы Шаадана, отношения с которым всегда были капочку натянуты, так и видеть здесь Сиррина или Зенду хотелось ни чуть не больше. Разве что услышать пару слов полубезумного Уккарона…
— А я вот тоже пришел…
— Зачем? — улыбаюсь я.
— Поговорить, конечно, — серьезно смотрит он, но как-то печально и насмешливо.
— Зря, — тихо отвечаю я. — Все, что должно…
— Давным давно было сказано, — заканчивает он. — Знаю.
Как и я. Но… это не мешает. Скорее наоборот. Только теперь, только здесь и сейчас это стало по-настоящему нужно.
— Ты устала, — он не спрашивает, он утверждает.
— Да, наверное.
От его слов хочется зябко кутаться в тьму и огонь — и плакать. Я, Дарра… плакать, как маленькая девочка, слишком долго стоявшая в темноте в страшном подвале одна и наконец нашедшая кого-то, кто разделит с ней страх и одиночество… Не за этим ли пришел сюда и Аххи?
— Все слушаешь?
— Ты же знаешь.
— Я вот тоже начал, — неожиданно сказал он.
— И как? — с любопытством спрашиваю я.
— Гадость, — сплевывает он в костер. — Но затягивающая, однако.
— Я все думаю, сколько же нас, таких…
— Ну его. Много, что ж тут думать? Остается только надеяться, что…
Я знаю. Я все знаю. Сколько сотен, тысяч раз я повторяла себе те же самые слова?
— А может, прав Сиррин? Тьму на плечи…
— Которую? — сердито вздыхает Аххи. — Развелось тут, понимаешь… не продохнуть. А они все… Мало же! И Силы, и места, и мира этого! Ну на что, скажи мне, на что мы им всем сдались?
— Просто мы очень хорошие, — пробую пошутить я.
— Скорее, вкусные, — хмыкает в усы Аххи. — Только вот что они тут есть собрались — ума не преложу. Ведь не нас же, в самом-то деле. Смешно это просто.
— Смешно, — соглашаюсь я. И не говорю, что и жутко тоже.
Аххи замирает, тревожно вслушиваясь в ночь.
— Ах… Опять!
Злость. Злость звенит, переливается, сверкает в его голосе. Злость безысходная, бессильная. Как моя.
— Прости, Дарра, — поднимает он на меня глаза. — Я пошел.
Он не говорит очевидного «мне надо» или «сама же видишь». Потому что и вижу, и надо.
— Иди, — соглашаюсь я. И не добавляю того, что обязательно сказала бы еще полгода назад. Потому что слова «тебе помочь?» столь же не нужны, как и объяснения. Нечем. А раз нечем, то и смысла пытаться? Я даже не представляю, как Аххи собирается решать то что-то, что поймало его даже тут.
— Если… Когда… В общем, — неожиданно просящее говорю я, — ты заходи, хорошо?
Он кивает, не слушая, он прикидывает что-то в уме, скорее всего, производя печальные расчеты возможных действий на основе имеющейся Силы. Впрочем, я могу и ошибаться. И когда он поспешно идет к ближайшему камню (все правильно, так легче открыть…), я еле сдерживаюсь, что бы не крикнуть ему «удачи!». Но молчу. Потому что Боги не верят в нее. Даже те, кому не хватило смелости или очевидности признаться себе в печальном слове бывшие.
Я смотрю ему вслед и стараюсь не думать. Ни о том, куда и как он идет, ни о том, увижу ли я его потом. Вместо… вместо думается о другом. Что Аххи прав, им что-то нужно, не может быть не. И раз брать здесь особо нечего… неужели таки мы? Или просто то, что стоим на дороге, а мир слишком массивная штука, чтобы его обойти? Наверное, это самая неприятная причина. И самая вероятная. Потому что иначе я и вовсе не представляю — зачем. А самое обидное то, что, на самом деле, это ничего не меняет. Ничегошеньки.
Колючий свет холодного утра плутал в пыли. Зябко кружились пыль и роса, сорванные ветром. Непривычная, почти чужая тишина обволакивала все вокруг. Тишина, в которой не было даже его. И… сначала это было почти блаженством. Потом пришел страх. Если он замолчал, значит, я больше не нужна. То есть нашелся кто-то, кто откроет… открыл…
Оказывается, осколки Силы — это не так уж мало. По крайней мере на прощупывание границ мира их хватило. Все на месте. Значит, не открыл. Откроет? Кто? Где? Когда? И… я ведь ничего так толком и не успела! Страх был… страхом. А я забыла, давно забыла, что умею бояться. Я знала, что сумею принять смерть, и наказать врагов, и жить — даже так, но… Если не успеть? Открыт наш мир, мерзко открыт кем-то, не особо понимавшим и задумывавшимся над тем, что он делает. И не помогла даже Сила Спасителя, до которого нам, даже вшестером… Тогда вскрыли одну броню, более прочную, внешнюю. Но оставалась внутренняя, та, которая мы. И если… Тот… та… когда… И можно было уйти тропами Межреальности куда-нибудь и куда угодно. Быть может, так и стоило сделать. Тогда, давно, но… Я осталась. Сила… Сила никогда не привязала бы так к миру, этому или любому другому, как боль и надрыв, как попытки вывернуться — даже из себя. И… моя игра страшна. И захватывающа. Я… никогда не играла со столь незначительными шансами на успех. И — с таким противником. Я не уйду. Как не ушла Зенда, Сиррин, Аххи, тот же Шаадан. Уккарону все равно, но я не думаю, что так лучше. Я не уйду. И придется будить ветер, придется слушать и искать. Если еще не поздно, значит, можно успеть. Значит…
Его голос ударил по сознанию — привычной болью, из которой потихоньку, как разведчики вражеской армии, пробирались слова. И… я была рада. И боли, и… даже ему. А он почуял. Но пожалуй, так даже лучше. Буду хорошо слушать — и услышу…
— Дарра?
Сиррин сегодня непохож на себя. Отчаянье давно переросло в злость, а злость — во что-то другое. Он непривычно спокоен, почти суров, он больше не мечется и не дрожит. И не ждет. Хотя нет, тут что-то есть…
— Дарра, мне нужна твоя помощь.
— Ты знаешь, в чем и как я могу помочь, — никогда не срывалось с моих губ что-то столь близкое к признанию собственной беспомощности, но… Сиррин свой, а своим лгать нельзя.
— Знаю, — кивает он. — Потому и пришел — к тебе.
— Ко мне? — мне уже не смешно, мне интересно. И горько, невероятно горько…
— Дарра, ты ведь не откажешь?
Я готова была сказать да, я почти сказала, но… Его голос ломал виски. Голос, с которым надо жить, который надо слушать.
— Что же ты хочешь, Сиррин?
Вышло слишком официально, почти грубо, но он то ли не заметил, то ли не счел должным этого сделать. Он пришел просить, и эта смешная истина вдруг жуткой болью отозвалась в…
— Я хочу уйти, Дарра, — ответил он.
— Кто тебя держит? — удивилась я.
— Дарра… мне не хватает Силы. И не хватит. Я… ты хозяйка дорог, Дарра, хозяйка дорог и перекрестков. Отпусти, выпусти меня в Межреальность — и я уйду. Или хочешь — уйдем вместе? Ты и я? Или все вшестером? Дарра, здесь нельзя оставаться, здесь ждет только одно, и ты знаешь что, Дарра. Я… я прошу тебя. Ты ведь можешь. Зачем… зачем мне, нам здесь умирать? Дарра…