Затем появился бог; борода у него была из сверкающего серебра, а над головой помещался треугольник, блеск которого, как солнце, ослеплял глаза. За ним шли Святой Михаил, все министры и все высшие чиновники из небесной канцелярии.
Господь встретил Адама ласковой улыбкой и сказал Еве, потрепав ее по подбородку:
– Здравствуй, здравствуй, проказница! Ну как, стала поумнее теперь?
Взволнованные такой приветливостью, супруги предложили богу кресло. Какое это было кресло, дети мои! Широкое, удобное, с основой из прочного рожкового дерева и сиденьем, сплетенным из тончайшего дрока; такое кресло под стать разве что деревенскому священнику.
Господь, усевшись поудобнее, начал расспрашивать Адама о делах, о том, много ли ему нужно трудиться, чтобы прокормить семью.
– Очень хорошо, прекрасно, – сказал он. – Это тебя научит не слушаться советов жены. Ты думал всю жизнь прожить за чужой спиной, как в раю. Страдай, сын мой, трудись и потей, и ты отучишься быть дерзким со старшими.
Но, пожалев о своей суровости, господь добавил:
– Что сделано, то сделано, и мое проклятие должно исполниться, я никогда не меняю своих решений. Но раз уж я пришел к вам в дом, то не хочу уходить, не оставив чего-нибудь на память о своей доброте. Ну-ка, Ева, подведи-ка поближе ко мне этих мальчиков.
Трое мальчишек стали в ряд перед вседержителем, который долго и внимательно всматривался в каждого из них.
– Ты, – сказал он первому, маленькому пузану, который серьезно слушал его, засунув палец в нос и сморщив брови, – ты будешь судить себе подобных. Будешь сочинять законы, укажешь, что должно считать преступлением; каждые сто лет меняя свои взгляды, ты подчинишь все нарушения закона одному правилу, вроде того, как если бы всех больных стали лечить одним средством.
Затем господь указал на другого парнишку, черномазого и подвижного, не выпускающего из рук палки, чтоб было чем колотить своих братьев:
– Ты станешь воином, вожаком. Ты будешь вести за собой людей, как скот на бойню, и, однако, все будут тебя приветствовать. Увидев тебя покрытым кровью, люди будут славить тебя, как полубога. Другие, убивая, станут преступниками; ты же, убивая, будешь героем. Ты затопишь кровью поля, пройдешь огнем и мечом деревни, будешь разрушать и убивать, – и тебя воспоют поэты, и подвиги твои опишут историки. Те, кто, не будучи тобою, станут делать подобное тебе, повлекут за собою цепи.
Господь подумал с минуту и обратился к третьему брату:
– Ты завладеешь всеми богатствами мира, станешь торговать, будешь ссужать деньгами королей, обращаясь с ними как с равными, и даже если ты разоришь целый народ, мир будет восхищаться твоей ловкостью.
В то время как бедный Адам плакал от благодарности, Ева, дрожа от волнения, пыталась что-то сказать и не могла на это решиться. Ее материнское сердце сжималось, – она думала о своих бедных детях, запертых в хлеве, которых не должна была коснуться раздача милостей.
– Я покажу их ему, – сказала она тихонько мужу.
Но он, как всегда робкий, воспротивился, прошептав:
– Это было бы слишком большой смелостью; господь может рассердиться.
В самом деле, архангел Михаил, который без всякого желания явился в дом этих грешников, уже торопил своего хозяина:
– Господь, уже поздно.
Господь встал, и свита архангелов, спорхнув с деревьев, тотчас же поспешила к нему, чтобы эскортировать своего повелителя.
Ева, которую мучила совесть, подбежала к хлеву и распахнула его двери:
– Господь, у меня есть еще и другие дети. Дай что-нибудь и этим бедняжкам.
Вседержитель взглянул на грязную, отвратительную толпу, которая копошилась в навозе, подобно куче червей, и ответил:
– У меня ничего не осталось для них, все взяли уже их братья. Я подумаю, женщина, и что-нибудь придумаю попозже.
Архангел Михаил подталкивал Еву, чтобы она не приставала больше к господу, но она продолжала его умолять:
– Ну что-нибудь, господи, дай им что-нибудь. Что будут делать на свете эти несчастные?
Бог хотел уходить. Он вышел из хижины.
– У них уже есть свой удел, – сказал он матери. – Они должны будут служить братьям и кормить их.
– От этих несчастных, – закончил старый жнец, – которых наша первая мать спрятала в хлеву, мы и ведем свой род. Вот и живем мы, всю свою жизнь склонившись над землей.
Перевод М. Яхонтовой