Девушка, у которой вот уже третий день никак не получалось поверить в то, что она стала такой, какой отражается в зеркалах, услышала совсем не то, что я сказал:
— Тебе не нравится⁈
— Майра, я в восторге! Просто шучу.
— Но ведь это лицо слишком красивое!
— Слишком красивое для кого, для меня? То есть, любить тебя со сломанным носиком мне было можно, а такую, какой ты стала сейчас — уже нет?
Она на мгновение растерялась. А я продолжал давить:
— Помнишь, я говорил, что для всех окружающих ты, второй человек в роду, должна выглядеть безупречно? Так вот, теперь ты безупречна и душой, и телом, и лицом! Значит, мне будет еще приятнее смотреть на умирающих от зависти благородных, когда мы с тобой пойдем по Золотой Анфиладе перед моим вторым представлением королю…
Глава 21
Часть 2.
Глава 21.
Первый день пятой десятины второго месяца лета.
Последнюю десятину лета я и мои спутницы встретили на Хандской дороге в двух стражах езды от Ченга. Я изображал младшего отпрыска из боковой ветви какого-то захудалого Младшего рода, в связи с отсутствием перспектив посвятившего свою жизнь Пути Меча[1] и превратившегося в неплохого рубаку. Обе ар Лиин — мать с дочкой, путешествующих по каким-то своим надобностям. А Майра и хейзеррки — инеевых кобылиц, дополнительно нанятых для их охраны.
На мой взгляд, для осведомителей разбойничьих шаек, орудующих в маноре, сдобной булочкой наша шестерка не казалась. Ведь две дамы, без каких-либо следов украшений, да еще и в скромных, основательно заезженных и пыльных дорожных платьях, выглядели не настолько привлекательно, чтобы заставлять кого-либо бросаться на четырех хорошо вооруженных, опытных и битых жизнью рубак.
Кстати, три «битые жизнью рубаки» действительно оставляли ощущение опытных. Темный загар на руках и лицах, выгоревшие во время купаний на озере пепельные волосы и потертые от долгого употребления рукояти мечей, позаимствованных в оружейной комнате заимки, для не очень профессионального взгляда были лучшим доказательством того, что «кобылицы» зарабатывают себе на хлеб далеко не битвами в дворцовых альковах. А осанка, приобретенная в результате регулярных изменений и шести с лишним десятин ежедневных тренировок в границах Дара, а также холодные, равнодушные, но цепкие взгляды, которыми «воительницы» смотрели на окружающий мир, добавляли нужные оттенки к исходящему от них ощущению опасности.
В общем, образ, который мы создали, был неплох. Но успокаивало меня не это: способности Вэйльки, позволяющие девушке чувствовать эмоции людей на значительном расстоянии, давали достаточно времени для принятия решения.
Ехали крайне неторопливо, можно сказать, с ленцой, для того чтобы дамы успели привыкнуть к определенному мною порядку движения и отработать реакции на подаваемые команды. Кроме того, такой темп езды позволял нам с младшей Дарующей отслеживать реакции мелкой на попадавшихся по дороге мужчин. А реагировала Алька по-разному. Одиночные путники вызывали в ней лишь легкое опасение и вспышку раздражения, направленную на саму себя, после того как мы проезжали мимо. Группы по три-четыре человека заставляли готовиться к худшему, загонять себя в состояние ледяного спокойствия, и испытывать нешуточное облегчение после того, как страхи развеивались. А вот крупные обозы с десятком и более охранников выбивали девушку из равновесия и довольно сильно пугали. Впрочем, внешне этот страх никак не проявлялся — Алька, копируя поведение своих пепельноволосых «охранниц», окидывала проезжающих мимо мужчин холодными и абсолютно ничего не выражающими взглядами. Правда, позволяла себе расслабляться лишь тогда, когда переставала слышать скрип тележных колес или перестук копыт лошади последнего всадника.
Что особенно приятно, каждый следующий путник, группа или обоз «переживались» все проще и проще, и к моменту, когда из-за поворота дороги показались стены не самого крупного города восходного Пограничья, я окончательно убедил себя в том, что короткий тренировочный выезд в «большой мир» не только необходим, но и своевременен.
Вросшие в землю городские ворота, по моим ощущениям, не закрывавшиеся лет двадцать, и изрядно загаженный захаб мы миновали без всяких проблем. И прямо с предвратной площади повернули налево, на довольно широкую улицу, ведущую в сторону Ремесленной слободы. При этом перестроились так, чтобы Тина и мелкая оказались по обе стороны от меня, но на полкорпуса сзади, а три «кобылицы» — за ними.
Образ «дамы едут за покупками» оказался вполне жизнеспособным — видя меня совсем рядом, Алька уверенно держала свои чувства в узде, поэтому к моменту, когда мы оказались у лавки ювелира, даже слегка воспрянула духом.
«Вы на охране, мы — внутрь!» — жестами показал я троице «торренок» и, спрыгнув на утоптанную ногами прохожих землю, помог Тине спешиться. В мастерскую вломился первым, дождался, пока советница войдет следом, выложил перед мастером, сложившимся в глубоком поклоне, столбик из десяти полновесных золотых монет, и коротко описал то, что мне требуется.
Невысокий, сухой, но на удивление жилистый мужчина ничем не выдал своего удивления — выложил на столешницу толстую пластину из светлого, почти белого воска, дождался, пока я оставлю пару оттисков родового перстня, и повернулся к ар Лиин-старшей.
Следующие кольца полтора я провел снаружи — беседовал Алькой, за время моего короткого отсутствия успевшей почувствовать себя неуютно. А когда Тина, наконец, завершила переговоры и вышла наружу, помог даме забраться в седло, запрыгнул на Черныша и направил его в сторону Верхней части города.
Мотание по оружейным и продуктовым лавкам с раннего утра и до полудня позволило мелкой набраться недостающей уверенности в себе, поэтому к моменту, когда мы снова оказались у мастерской, она пребывала прекраснейшем расположении духа. Соответственно, без какого-либо внутреннего сопротивления пережила еще одну мою короткую отлучку. А вот очередной поворот моего Черныша в сторону центра вызвал у нее приступ любопытства. Но — тихого: все время, пока мы добирались от ремесленной слободы до храмового холма, она лишь обстреливала меня с Тиной вопросительными взглядами и сгорала от любопытства.
Когда я остановил мерина у коновязи рядом с храмом Пресветлой, проняло не только ее, но и Майру с Вэйлькой — «инеевые кобылицы», до этого момента взиравшие на окружающий мир с равнодушием истинных полуночниц, мгновенно забыли про изображаемые образы. Но стоило мне грозно нахмуриться и жестами подать несколько команд, как девушки снова загнали себя в оковы воли, неторопливо спешились и, оставив кобылок под присмотром храмового служки, пружинистым шагом двинулись в сторону резных каменных врат, украшенных символами богини — цветами с тремя лепестками.
В невысоком — куда меньше Лайвенского — но очень уютном храме не было ни одной живой души. Поэтому мы, поднявшись по каменным ступеням к статуе красивой молодой девушки, в одной руке сжимающей трилистник, а другой благословляющей истинно верующих, немного постояли в тишине. И, проникнувшись благодати, возложили на небольшой аккуратный жертвенник по серебряку. В этот момент за нашими спинами раздалось негромкое шарканье, и тихий, но на удивление мощный и густой бас поинтересовался, что привело нас, путников, к Пробуждающей Надежду и Изгоняющей Мрак. Я повернулся, привычно оценил возможности пожилого жреца, фигура которого дышала непоколебимой уверенностью в себе, мысленно порадовался доброжелательному выражению его лица и мягкой улыбке, после чего склонил голову в знак уважения:
— Свет, озаривший душу и опаливший сердце, благочестивый!
Жрец, к этому моменту успевший подняться на верхнюю ступеньку лестницы, внимательно оглядел сначала меня, а затем и каждую из моих спутниц, неторопливо прошел к подножию статуи Пресветлой и, повернувшись к нам лицом, поинтересовался:
— Вы уверены в принятом решении, молодой арр?
Фраза была на самой грани допустимого, но вполне понятна. Ведь со стороны я, наверное, казался мальчишкой, потерявшим голову из-за своей первой женщины, и втайне от отца рванувшим обмениваться с ней брачными обетами. Поэтому я не стал изображать возмущение, а просто кивнул: