Такой подход к продвижению по Пути Меча выглядел убийственно непривычным. Зато позволял убирать ошибки сразу после их появления и запоминать движения такими, какими они должны были стать в результате многомесячных тренировок. Да, конечно же, для того чтобы вбить в ноги что-либо из того, что я показывал, все равно требовалось время. Но куда меньшее, чем при обычной передаче знаний от учителя к ученику.
Само собой, новыми знаниями я Вэйльку не заваливал — дал почувствовать то, чему буду учить, «в общем», заставил хорошенько постараться, запоминая несколько простеньких движений, а последние пару колец вынуждал выкладываться до предела, отрабатывая то, чему она научилась еще на заимке. При этом добивался сначала чистоты исполнения связок, и лишь потом — скорости, но все равно к концу тренировки был приятно удивлен как успехами ученицы, так и добросовестностью, с которой она занималась…
…На Хейзеррский тракт мы выбрались в самом начале третьей стражи и очень быстро прочувствовали все особенности нового статуса. Если на отряд из двух благородных дам и четырнадцати воинов сопровождения встречные-поперечные старались даже не смотреть, дабы не огрести проблем на пустом месте, то к нам, паре молодых и на первый взгляд не особо опытных наемников, цеплялись чуть ли не все. Нет, задирать не задирали. Но встречали и провожали шутками на грани приличий, спрашивали дорогу, выясняли, насколько безопасны следующие два, пять или десять перестрелов и частенько предлагали работу. При этом большинство шутников, любопытных или возможных работодателей пожирали взглядами Вэйльку, а ко мне обращались только для того, чтобы иметь возможность чуть подольше любоваться ледяной красавицей.
Еще «веселее» стало вечером, когда мы въехали на придорожный постоялый двор «Два топора», оставили лошадей на попечение конюха, увешались переметными сумками и ввалились в обеденный зал. Сидевший лицом к входной двери охранник купеческого каравана, увидев обтянутые штанами бедра Дарующей и ее же весьма выдающуюся грудь, восхищенно присвистнул. И, тем самым, привлек к нашей парочке внимание еще четырех десятков мужчин, насыщавшихся или расслаблявшихся после целого дня пути по жаре. Большая часть сидевших справа от нас и еще не утопивших в кубках с вином способность соображать увидели серьгу и ограничились парой-тройкой ударов кулаками по столу[2]. Но трое основательно перепивших придурков из этой половины зала и человек двенадцать из тех, что сидели слева, выразили свое восхищение комплиментами. Лишь малую часть которых в приличном обществе сочли бы таковыми. И были проигнорированы. В основном потому, что сидели далековато. А вот мордастому темноволосому крепышу лет эдак двадцати двух, похоже, не слишком чистокровному уроженцу Реймса, не повезло — он оказался всего в паре шагов от меня. И буквально через пару мгновений после того, как закончил свою короткую речь, оказался выдернут из-за стола.
Сопротивляться парень даже не пытался — стоял на цыпочках, вытаращив глаза, и до ужаса боялся пошевелиться, дабы мой нож, пробивший основание его подбородка вместе с языком и упершийся в верхнее нёбо, так и оставался неподвижным. Я тоже не двигался, так как обводил тяжелым взглядом оторопевших спутников самоубийцы. А когда определил старшего, то позволил себе намек на улыбку. Приблизительно представляя, каким неприятным станет выражение моего лица из-за шрамов:
— Если ваши жеребцы застоялись и жаждут помахать кулаками, то сообщи им, что сегодня я и моя кобылица еще не посвятили Торру ни одной отнятой жизни.
Старший — кряжистый воин с бычьей шеей, изрезанным глубокими морщинами лицом и седыми висками — сидевший спиной к одному из столбов, подпирающих потолок, то ли понял все недосказанное, то ли оценил стремительность моей атаки, так как коротко кивнул:
— Желающие умере— …
Увы, расслышать окончание ритуальной фразы мне не удалось, так как из дальнего левого угла обеденного зала раздался сначала очередной восхищенный свист, затем грохот опрокинувшейся лавки и низкий, аж вибрирующий от мощи голоса, рык:
— Эй, кобылка, никуда не уходи, я хочу тебя объездить!
Я стряхнул с клинка насмерть перепуганного реймсца, развернулся на месте и, оценив стать ломящегося в нашу сторону здоровяка, невольно кинул взгляд на Вэйльку. И мысленно восхитился: меньшица смотрела на гору мышц, обтянутую неплохой кольчугой, как оголодавшая рысь на перепелку со сломанным крылом! Кстати, воин, стремительно приближающийся к середине зала, был совершенно трезв, двигался с пластикой хорошего орла и, судя по родовому перстню на пальце, являлся благородным. А еще вел себя так уверенно, как будто в прошлом уже имел успешный опыт «укрощения» инеевых кобылиц.
— Мальчик, чтобы не расстраиваться зря, пойди-ка, погуляй где-нибудь около конюшни! — посоветовал он мне, когда остановился в шаге от Дарующей и увидел серьгу в виде кольчужного кольца. — А утром заберешь свою девочку и спокойно поедешь дальше.
— Какой он по счету? Одиннадцатый или двенадцатый? — равнодушно оглядев мужчину с ног до головы, поинтересовалась Вэйлька голосом, в котором явственно слышалось завывание зимней вьюги.
— А есть разница? — пожал плечами я и перевел взгляд на будущего противника: — Эта женщина принадлежит мне. Решишься бросить вызов или продолжишь захлебываться слюной?
— Мальчик, я…
— И этот предпочитает звону клинков работу языком… — презрительно процедила Дарующая. — А издалека показался мужчиной!
Зал неодобрительно загудел. Особенно сильно — когда воин скользнул к Вэйльке вплотную и сверху вниз уставился ей в глаза, видимо, пытаясь напугать своими размерами.
Не напугал — девушка посмотрела на него с таким недоумением, что кто-то из зрителей не выдержал и загоготал:
— Язык-то па-акажешь? А то а-ана, вишь, ждет!!!
Услышав еще одно оскорбление, воин нехорошо осклабился и развернулся к насмешнику:
— Ты будешь следующим!
— Дык ты па-ака вызови перва-ага! Ха-атя а-а чем это я-а? Страшна-а же!
Здоровяк одарил ближайших зрителей очень многообещающими взглядами, потом, наконец, сообразил, что любые слова или действия, кроме вызова мне, роняют его в их глазах, и гордо вскинул подбородок:
— Я, Адьер ар Зегилей, имею честь оспорить право владения этой женщиной и вызываю тебя в Круг Торра!
— Я, Лейн Быстрая Рука, принимаю твой вызов! — назвавшись собственным именем, только в обратном прочтении, и придумав к нему подходящее прозвище, лениво буркнул я. После чего, как вызываемый, озвучил условия будущего поединка: — Бой через кольцо. Без подмен. С голым торсом. И на ножах.
Воин неприятно удивился, ведь при совсем небольшой разнице в росте и ширине плеч я выглядел значительно более легким и гибким, чем он. Но терять лицо дальше, торгуясь из-за условий с «мальчишкой» не захотел. Поэтому злобно ощерился и с помощью пары то ли друзей, то ли вассалов принялся стягивать с себя кольчугу. Я раздеваться не торопился — поднял с пола переметные сумки, нашел взглядом хозяина «Двух топоров» и кинул ему пару серебряков:
— Покои на белом этаже, горячую воду в мыльню и ужин на двоих. Желательно жареного мяса, а вместо вина — ягодного морса. И побольше.
Шар из сала на тонких ножках поймал обе монеты, утвердительно мотнул головой, мол, «все будет именно так, как вы сказали», и рванул в сторону лестницы — показывать наши покои…
…В обеденный зал мы с Вэйлькой спустились через три четверти кольца. Пересекли опустевший обеденный зал, вышли во двор и неторопливо двинулись сквозь галдящую толпу, освещенную факелами, по оставленному для нас проходу. Ар Зегилей оказался уже в Круге — разминался в паре с кем-то из своих спутников. Сотрясать воздух пустопорожними разговорами он не стал — окинул меня оценивающим взглядом и продолжил пятнать «зеркало» все ускоряющимися касаниями обеих рук. Я тоже его оглядел — заметил оплывшие мышцы, основательные валики жира на боках, солидный живот и невольно вспомнил отца, который до последнего дня жизни был сухим и жилистым, как корабельный канат.