По правде сказать, Эллен никто так и не глянулся.
Эти претенденты норовили обойтись без традиционных формулировок, без перешептываний и недомолвок, без улещивания, без многозначительных шуток, и неловкого поглаживания по плечу, и зашкаливающей внимательности, что выпивает всю энергию мужчины до капли, без нарочитой рассеянности, что складывается в мозаику необходимого промедления… Это позволяет женщине выбрать мужчину и дарит мужчине иллюзию того, что он сам ее завоевал. В то время как — за пределами изжелта-тусклого городишки — эти поклонники, выстроившиеся в очередь на испытание, могли бы, в известном смысле, достичь той же самой цели, повернувшись спиной и излагая факты. Им даже глянуть в направлении невесты не было нужно (школьный учитель явился исключением, что его и погубило).
— Ох уж эти мне провинциалы, — сетовал Холленд, — горазды пыль в глаза пускать: прикидываются, будто знают землю вдоль и поперек, а задай вопрос — и смотришь, они понятия не имеют, как называется то, что торчит у них перед самым носом! Даже если это эвкалипт.
Постепенно до Эллен дошло: ведь задача так трудна, что лишь два-три человека на свете способны правильно назвать все эвкалипты. Все это может тянуться годами, без какого бы то ни было результата. И Эллен расслабилась — как выяснилось, преждевременно.
Беда была в том, что степень трудности активировала один из законов любопытства: в то время как каждый соискатель терпел неудачу и поток поклонников иссяк до тоненькой струйки, сама недосягаемость приза еще больше увеличивала притягательность Эллен.
Но Холленд и его дочь этого, по всей видимости, не замечали. Теперь, когда матримониальный вопрос, так или иначе, решился, их визиты в город возобновились — и Эллен вновь попала под прицел взглядов, и обсуждать ее принялись с удвоенным рвением.
Стояло лето. Стволы деревьев казались горячими на ощупь. В реке гладкие камни терялись под водой, точно груши в сиропе. Эллен плавала, брызгалась, скользила по течению; внимательно изучала свои руки и плечи, болтая ногами с моста.
И вдруг из ниоткуда возник какой-то новозеландец, широким шагом прошествовал по подъездной аллее и представился. Весь из себя усатый такой, волосы темные, как город Данидин[18]. Перед каждым эвкалиптом он задумчиво поглаживал усы, а вспоминая название какого-нибудь из малоизвестных видов, посмеивался себе под нос, чем слегка раздражал Холленда.
— Господь свидетель, кто-кто, а этот парень в эвкалиптах разбирается, — почтительно отметил Холленд. — А ведь он даже не из наших мест! Занятный тип. Вчера гляжу, он молится у ворот: ну, перед тем, как приступить к делу.
На третий день новозеландец перевалил за половину.
Холленд задумчиво жевал гренок, а Эллен куска проглотить не могла — все гадала про себя, каково жить бок о бок с таким человеком. А еще так странно было сознавать, что молва о ее горестной участи достигла чужой страны. Отец все головой качал: и как же так вышло, что житель Южного острова пролез в эксперты по эвкалиптам, вот ведь загадка, однако! Родина эвкалиптов — Австралия, и точка! Если на территории всей Новой Зеландии сыщется более пятидесяти разнообразных эвкалиптов, то-то он удивится! — да и те завезены извне.
Наутро четвертого дня Холленд уже собирался задать гостю вопрос-другой, когда новозеландец столкнулся с одним из множества жилокоров — с сучковатым эвкалиптом Юмана, Е.youmanii, каковой с легкостью ввел бы в заблуждение ботаника-профессионала, — столкнулся и потерпел поражение. Облегченно кивнув — и впервые поглядев Эллен в лицо, — новозеландец ретировался восвояси.
А между тем история о Холленде и его прелестной дочери словно на крыльях перелетела Тасманово море, а попутно докатилась по Стюартовой автостраде до самого центра Австралии, по дороге заправляясь бензином. Она сворачивала с шоссе то направо, то налево — так от древесного ствола во все стороны расходятся ветви. В результате в дверь постучался улыбчивый китаеза — аж из самого Дарвина. Он коротко поклонился Холленду и представился как торговец фруктами и овощами.
Все, с чем гость соприкасался, вызывало у него блаженную радость. Глаза у него были, как говорится, «слаще сахара». Эллен наливала ему чай, он улыбался: «Милые у вас руки». Эллен решила про себя, что этот человек, наверное, доживет до глубокой старости. (Некое смутное ощущение — отнюдь не физиологический факт! — подсказывает: энергичный мозг способен протащить тело еще несколько лишних ярдов. Философы живут долго, очень долго.)
В то же время Эллен размышляла: а способен ли этот счастливчик испытывать зависть, или ревность, или смятение одиночества? Знакомы ли ему самые что ни на есть обыкновенные неприятности, не говоря уже о чем-то более серьезном, как, например, внезапные приступы отчаяния?
А он между тем под маской восточного благодушия просеивал себе систематику ботанических терминов да примерял их к общему виду дерева. Разумеется, лучше всего гость разбирался в субтропических видах, произрастающих в окрестностях Дарвина. Опасливее птицы киви, он то и дело отступал на шаг и произносил: «Аххххххх…» — при виде особенно изящного экземпляра, такого, как, например, эвкалипт-топляк, что по чистой случайности образовал треугольник с «серебряным буравчиком» и с двуствольным красным малли (он же — эвкалипт общественный, Е.socialis), — и то и дело высмаркивался на счастье в красный платок. Не запнулся китаец ни разу, а сталкиваясь с трудноузнаваемой кроной, лишь улыбался чуть дольше.
Девять дней спустя китаец по-прежнему улыбался. Форма его губ вдруг напомнила Холленду отца.
— Ну и на кой в доме сдался этакий сладкорожий ухмыла? — говорил он Эллен. — Не тревожься, провалится, как пить дать провалится, я уж чувствую. Просто в толк взять не могу, как ему удалось так далеко продвинуться. Сколько парню лет, как думаешь? Вот хоть убей, никак не пойму.
Наконец точку поставил эвкалипт с южной оконечности Тасмании, и на эвкалипт-то не похожий.
Об него-то китаец и споткнулся. Причем в буквальном смысле.
Эвкалипт лакированный (Е.vernicosa) смахивает скорее на кустарник или на ползучее растение. Взрослому он и до колена-то едва доходит. Почки и плоды расположены «тройками», листья глянцевые.
Ряды ухажеров поредели; остались профессионалы. По всей стране в офисах и подсобках люди судили да рядили: надо же удумать — хочешь завоевать руку дочери, изволь правильно назвать все деревья отца; и кому такое под силу-то?
Минул год, истекал второй, а победителя так и не нашлось. Теперь претендентов манило скорее головоломное испытание, нежели награда как таковая. Специалисты по ботанике и лесоводству уподобились тем чемпионам Олимпийских игр, что берегут силы и нервируют соперников, дожидаясь, пока планку поднимут на самый высокий уровень, — и только тогда, так уж и быть, снисходят до участия.
На глазах у Эллен отец в потрепанном пальто приветствовал новых кандидатов. Помимо деревопоклонников и рыжего подстригателя веток из Брисбена тут были и специалисты по водным зеркалам, и энтузиасты-поборники национального дерева, и желающие запатентовать эвкалиптовое масло, и даже один эксперт по коре, ученый с мировым именем (тому уже доводилось бывать в имении — во главе целой делегации).
— Эти тебе ни к чему, — признавал отец. — Немало экспертов повидал я на своем веку, и все они горазды голову в песок прятать, в том или ином смысле. Сами себя в угол загоняют. А ты посмотри на себя! Ты — принцесса, для большинства мужчин ты слишком хороша, во всяком случае, для большинства мне известных. Хотя должен же найтись кто-то подходящий! Знаю, знаю, никто из нас не совершенен. Но ты словно бы всякий интерес утратила. Что думаешь-то? Вся эта история тянется куда дольше, чем я рассчитывал. Есть ли хоть кто-то, кто привлек твой взгляд, пусть на долю секунды?.. Вижу, что сойду в могилу, до правды так и не докопавшись.
Эллен давно уже держалась с милой отчужденностью. Одна рука постепенно остывала.
18
Город, административный центр провинции Отаго в Новой Зеландии, основанный шотландскими поселенцами.