Эвмесвиль

Эрнст Юнгер Эвмесвиль

Учителя

1

Меня зовут Мануэль Венатор[1], я ночной стюард на касбе Эвмесвиля[2]. Внешность у меня неприметная, но в состязаниях я вполне могу рассчитывать на третье место, да и с женщинами не испытываю затруднений. Мне скоро исполнится тридцать; характер мой находят приятным — иначе я бы не мог заниматься таким ремеслом. С политической точки зрения меня считают благонадежным, пусть и не особенно активным.

Вот несколько слов о моей персоне. Приводимые мною сведения правдивы, хотя пока и нечетки. Я буду постепенно уточнять их, поскольку в них содержится завязка некоей диспозиции.

*

Уточнять нечеткое, все более и более внятно определять неопределенное: в этом задача любого развития, любого временного усилия. Поэтому физиономии и характеры с годами проступают яснее. Так же происходит и с рукописями.

Поначалу ваятель противостоит необработанной глыбе, чистой материи, заключающей в себе любую возможность. Глыба же отвечает резцу: ваятель может ее разрушить или высвободить из нее влагу жизни, ее духовную силу. Все пока неопределенно, даже для самого мастера, и не совсем зависит от его воли.

Нечеткое, неопределенное, а также вымысел — не значит неверное. Пусть это будет неправильным, главное, чтобы не было неправдивым. Какое-нибудь утверждение — нечеткое, но не неверное — может проясняться фраза за фразой, пока высказывание наконец не сфокусируется на главном. Если же высказывание начинается со лжи, оно вынуждено поддерживать себя все новой и новой ложью, пока в конце концов постройка не рухнет. Отсюда мое подозрение, что уже сотворение мира началось с вкравшегося подлога. Будь то простой ошибкой, рай можно было бы восстановить в ходе дальнейшего развития. Однако Старик засекретил дерево жизни.

С этим связаны и мои страдания: с неисцелимым несовершенством, не только сотворенного мира, но и собственной личности. Осознание такого несовершенства ведет, с одной стороны, к вражде с богами, а с другой — к самокритике. Возможно, я склонен преувеличивать, но, во всяком случае, и то и другое ослабляет способность действовать.

Только не пугайтесь: морально-теологического трактата не последует.

2

Первым делом следует уточнить, что меня хотя и зовут Венатор, но не Мануэль, а Мартин[3]: именно такое имя было мне дано при крещении, как выразились бы христиане. У нас оно присваивается отцом: подняв новорожденного, он нарекает его именем и позволяет ему огласить помещение громким плачем.

Мануэль же, напротив, — прозвище, полученное мною в период службы здесь, на касбе; его дал мне Кондор. Кондор — это мой патрон, нынешний властитель Эвмесвиля. Он уже много лет живет на касбе, в цитадели, которая приблизительно в двух милях по ту сторону города венчает голый холм, издревле называемый Пагос.

Такого рода соотношение между городом и крепостью встречается во многих местностях; это наиболее удобно не только для тирании, но и для любого личного правления.

Свергнутые Кондором трибуны[4], наоборот, незаметно закрепились в городе и правили из Муниципио. «Там, где лишь одна рука, она эффективней действует на длинном рычаге; где могут высказываться многие, требуется брожение: они внедряются в человеческое сообщество, как закваска в тесто». Так говорит Виго[5], мой учитель; о нем еще речь впереди.

*

Почему же Кондор пожелал, то есть фактически повелел, чтобы я звался Мануэлем? Предпочитал ли он иберийское звучание, или имя Мартин ему не нравилось? Так я предположил вначале: существует ведь, в самом деле, какая-то антипатия или, во всяком случае, чувствительность к некоторым именам, которую мы недостаточно учитываем. Иные на всю жизнь обременяют своего ребенка именем, отвечающим их сокровенным мечтам. Подходит к тебе какой-то гном и говорит, что его зовут Цезарь… Другие выбирают имя господина, в данный момент стоящего у кормила власти, так же как и здесь среди бедных и богатых уже есть маленькие Кондоры. Это тоже может принести вред, особенно во времена без надежного порядка наследования.

Слишком мало — и это касается большинства — обращают внимание также на то, гармонирует ли имя с фамилией. «Шах фон Вутенов»: это громоздкое, почти непосильное с фонетической точки зрения требование. Зато: Эмилия Галотти, Евгения Гранде — такие сочетания легко и уравновешенно парят в акустическом пространстве. Естественно, «Евгения» произносится подчеркнуто на галльский, а не на алеманнский манер: Ёжени, со смягченным «ё». Точно так же здешний народ сгладил имя Эвмена: в просторечии наш город называется Ёмсвил.

1

Меня зовут Мануэль Венатор. Мануэль — сокращенное от Иммануэль, «С нами Бог». Венатор — латинское venator, «охотник».

2

…на касбе Эвмесвиля. Касба (арабск. «цитадель», «укрепленное поселение») — крепость, обычно находившаяся на некотором отдалении от исламского города. Прообразом касбы в романе была касба города Агадира в Марокко, построенная в XVI в. и ныне почти полностью разрушенная. 8 марта 1974 г. Юнгер, отдыхавший в Агадире, пишет в своем дневнике: «Последний день в старом году жизни. Я снова ускользнул в Африку. Ночью гроза, сильный ливень в первой половине дня. <…> Продолжил также составление плана „Великого сбора“ [первоначальное название романа. — Татьяна Баскакова]. Действие могло бы разворачиваться на этой сейсмоактивной почве, Касба в центре с видом на море и пустыню, на Сус и заросли кустарника».

3

…не Мануэль, а Мартин. Латинское имя Мартин означает «воинственный, посвященный Марсу». Святой Мартин — римский воин, всадник на белом коне — покровительствовал обездоленным (разрубил пополам свой плащ, чтобы поделиться с нищим).

4

…Свергнутые Кондором трибуны… В Древнем Риме трибуны — должностные лица, с 494 г. до н. э. ежегодно избиравшиеся из плебеев на собраниях по трибам (округам). Должность народных трибунов была введена для защиты прав плебеев от произвола патрицианских магистратов. В период поздней республики ежегодно выбирали 10 трибунов. Трибуны имели право накладывать вето на распоряжения или постановления любого магистрата (кроме диктатора и цензора) и сената, арестовывать и приговаривать к штрафу магистратов (кроме диктатора) и рядовых граждан, созывать собрания плебеев, заседания трибутных комиций и сената и председательствовать на них, издавать эдикты и предлагать законопроекты. Трибуны были единственной магистратурой, не слагавшей своих полномочий перед назначенным диктатором. Личность народного трибуна считалась неприкосновенной.

5

…Виго… Прообразом этого персонажа, несомненно, был Карл Шмитт. Однако историческим примером мог служить также Джамбаттиста Вико (1668—1744) — крупнейший итальянский философ эпохи Просвещения, творец современной истории, кроме того заложивший основы культурной антропологии и этнографии. Его главный труд — «Основания новой науки об общей природе наций» (1725), — кончающийся словами: «Только религия заставляет народы совершать доблестные дела под влиянием чувств». Виго в романе имеет и биографические черты сходства с Вико, который в автобиографическом сочинении «Жизнь Джамбаттисты Вико» пишет о себе (Джамбаттиста Вико. Основания новой науки об общей природе наций / Перевод Андрея Губера. Киев: REFL-book, М.: Ирис, 1994. С. 500):

При исполнении своих профессорских обязанностей Вико живо интересовался успехами юношей. И для того, чтобы избавить их от обмана или не дать им впасть в обман лжеученых, он совсем не заботился о том, чтобы избегнуть недружелюбного к себе отношения ученых коллег по профессии.