А. Куран пытался объяснить применение термина улу-джами к османским памятникам конструктивными особенностями, в частности перекрытиями, – по его версии, раннеосманские улу-джами принадлежат к типу «многокупольных (multi-domed) мечетей» (при этом Куран признавал, что не все многокупольные мечети являлись улу-джами)48. Однако историческое использование названия улу-джами не подразумевало не только «многокупольности» (например, в улу-джами Великих Сельджуков, Артукидов и Сельджуков Рума имелся только один купол на пересечении планировочных осей или над михрабной ячейкой), но и наличия купола вообще – так, в Улу-джами Сиваса и Байбурта куполов нет, а в памятниках Данишмендидов и Салтукидов он появился только в результате перестроек Сельджуками Рума). Таким образом, «архитектурно-конструктивное» объяснение данного термина не является исчерпывающим.
3. Огуз связала возведение улу-джами с неким особым «имперским заказом»: в отличие от квартальных мечетей и молитвенных помещений при медресе, куллие, имаретах, текке, улу-джами возводились в самом центре города под непосредственным патронатом правящего бея или султана и оставались изолированными зданиями, выполнявшими исключительно культовую функцию, причем сопряженную с легитимизацией власти, – именно здесь в проповедях-хугпбах («барометрах» политической ситуации) регулярно поминалось имя сюзерена49. Возможно, поэтому городские мечети, где прокламировалось имя заказчика в качестве политического лидера, никогда не получали его в качестве официального названия, чаще всего повторяя урбоним либо приобретая «случайное», но понятное горожанам имя-маркер, как это произошло в Эдирне с Эски-джами (Старой мечетью) и Юч Шерефели-джами («мечетью Трех балконов»). Это наблюдение позволяет закрепить за рассматриваемыми памятниками программный статус «государственных мечетей» и видеть в них инструмент официальной политической риторики; однако это же характерно для ряда больших сельджукских и османских мечетей, получивших имя заказчика и не являвшихсяулу-джами.
Важное для определения особого статуса улу-джами замечание сделала Г. Неджипоглу: в раннеосманских столицах подобные здания появлялись только после крупных военных побед, преимущественно над «неверными», – в Бурсе такая мечеть воздвигнута Баязидом I после разгрома крестоносцев Сигизмунда I, «новая мечеть» в Эдирне (Юч Шерефели-джами) построена после триумфального венгерского похода Мурада II50; если появившаяся при Мураде I в болгарском Филибе (Пловдиве) большая мечеть являлась улу-джами, то повод для ее особого статуса также очевиден51. Правда, первая улу-джами в Эдирне (будущая Эски-джами – «Старая мечеть»), завершенная Мехмедом I, стала памятником его победы в братоубийственной борьбе за «наследство Баязида», а появление Улу-джами в Аксарае явилось следствием похода Карамана на османскую Бурсу.
Замечание Г. Неджипоглу справедливо и для более ранних анатолийских улу-джами: первые мечети, построенные Великими Сельджуками в конце XI – начале XII в. в Диярбакыре, Битлисе, Сиирте, с полным основанием должны были считаться символом победившего ислама. «Вторая волна» возведенияулу-джами пришлась на середину XII в., когда Артукиды, Данишмендиды, Салтукиды активно расширяли свои уделы с помощью газавата за счет земель Византии и ее союзников в Закавказье. «Третья волна» XIII в. – мечети Сельджуков Рума в Дивриги (центре подчиненного княжества Менгуджакидов) и в Малатье (где находился в заточении будущий султан Алаеддин Кейкубад); достаточным поводом для возведения улу-джами в конце XIII в. в Девели и Байбурте могли быть переменные успехи ветвей династии в борьбе за остатки власти Сельджуков Рума, и повод этот в тот момент вряд ли казался менее важным, нежели окончание «османского междуцарствия», отмеченное Улу-джами (Старой мечетью) в Эдирне. Появление Улу-джами в Манисе, оторванной от жилой застройки и малопригодной для выполнения функции городской мечети, следует связать с укреплением бейлика Сарухан и его союзническим участием в османском походе на Балканы52.