Египтяне и майя могли заболеть, если лгали, а также совершали другие грехи[225]. У ацтеков кожная инфекция была следствием мочеиспускания на растение, приносящее какао-бобы, а распущенностью можно было навлечь на себя всевозможные кары — от кашля и худобы до загрязнения печени, не говоря уже о гибели ни в чем не повинных молодых индюшек, которые в присутствии прелюбодея падали назвничь[226]. А если ацтекский юноша терял сознание, пронзая собственный пенис во славу богов, это означало, что он не сохранил невинность (хотя напрашивается совсем другое объяснение)[227]. В индийских ведических текстах конца II тысячелетия до н. э. говорится о болезнях и других бедах в наказание за такие отступления от нравственных норм, как воровство[228].
Даже в тех случаях, когда соблюдение древних нравственных правил не обеспечивалось надзором свыше, оно могло иметь религиозный аспект. Египетские «Поучения Птахотепа», сборник наставлений для юношей из высших классов, не подкрепляли предписания санкциями, но поскольку его авторитетный автор, Птахотеп, был посмертно причислен к богам, его поучения выглядели убедительнее, чем тексты книг по самосовершенствованию. Более того, они опирались на египетские метафизические и религиозные концепции, такие, как ка — дух или душа человека. Например: «Не делай никому зла, ни большого, ни малого, — оно ненавистно ка»[229].
В этом не следует усматривать ничего неожиданного. Мы видели, что даже в полинезийских вождествах религия начала прибегать к нравственным санкциям в ответ на проблемы поддержания порядка в более широких и менее управляемых сообществах, нежели деревня охотников-собирателей. В древних городах, численность населения в которых иной раз достигала сотен тысяч человек, подобные трудности только нарастали. Поэтому у религий, побуждающих людей быть внимательными к окружающим — в результате чего в городе становилось больше порядка, — появлялись конкурентные преимущества перед религиями, которые ничего подобного не делали[230]. Изображение древних богов как защитников порядка от сил хаоса и вместе с тем удобных в политическом отношении для элиты в этом смысле было точным. Боги — или, по крайней мере, вера в них — оберегали древние цивилизации от сил беспорядка, на самом деле представлявшего угрозу для сложных социальных организаций.
Здесь, как и в полинезийских вождествах, залогом сохранения порядка в обществе было обуздание своекорыстия. Тот, кто хотел избежать болезней, преждевременной смерти и мелких бед, кто не желал навлекать на себя позор, предписанный повелением свыше, кто стремился поддерживать в нормальном состоянии свой ка, должен был вести себя так, чтобы способствовать социальной сплоченности, следовательно, быть внимательным и любезным к людям в ближайшем окружении.
А как же люди из других городов, других государств, других сообществ — люди с иными убеждениями и кожей иного цвета? Существовали ли хоть какие-нибудь причины не делать зла им, не отнимать у них землю и не убивать? Зачем религии понадобилось расширять сферу действия нравственных соображений? Откуда исходило это высшее вдохновение? Из фактов, имеющих место на земле.
Боги как геополитический лубрикант
Месопотамия на заре своей истории была совокупностью городов-государств. В большинстве таких городов находился центральный храм, посвященный единственному доминирующему божеству: Энлилю в Ниппуре, Энки в Эриду[231]. У отдельных городов было два бога-покровителя, например, в Уруке, где Ан (Ану) делил пьедестал с Инанной, неизменно радующей его спутницей[232]. В каждом храме также были малые боги — родня верховных богов, их советники и прочие помощники.
Эти города еще не были объединены и не имели единой региональной власти. Но к началу III тысячелетия они вступили во взаимоотношения, представляющие собой комбинацию торговли и войны. По мере повышения осведомленности перед ними встал вопрос, с которым часто сталкивались государства, вынужденные соседствовать в тесном мире: как относиться к богам друг друга? Как воспринимать конкурирующие претензии на религиозную истинность?
230
Возможная иллюстрация этой динамики — победа в Китае ближе к концу II тысячелетия до н. э. над династией Шан (чей верховный бог Шанди, насколько мы можем судить, не выказывал никакой нравственной предрасположенности; см. Elvin (1986), р. 327) династии Чжоу, верховный бог которой, Тянь, заботился о вопросах нравственности — см. Elvin (1986), р. 327, — которые в конце концов стали преобладать над его отношением к строгому соблюдению ритуалов (р. 328).