Капюшон качнулся. Не будучи успокоенным, Джед хмыкнул и продолжил:
— Спросишь Мэй-Мэй. Скажешь — от Вильгельма. Она не будет задавать вопросов и вывезет тебя из страны. Дальше сам. Все еще понимаешь?
— Да, — снова шепот. Фигура развернулась и пошла к лестнице. Собирать свои нехитрые пожитки. Убегать. Начинать новую жизнь.
А Джед, уставившись на свою новую руку, все стоял возле рухнувшего катера. Он смотрел и думал, что разум всегда стремится к человечности. Где бы он ни был зачат: внутри симбиоза слишком сообразительных биопротезов…
Или в голове гомункула, созданного Массачусетской машиной. Гомункула, который когда-то взял имя Джедедайя Смит.
Татьяна Кривецкая
Мысли и чувства на Земле и в космосе
Часть 1
Я сижу за рабочим пультом. В иллюминаторе — привычная, изрядно надоевшая картина: планета, окружённая плотной, бледно-жёлтой кислотной атмосферой. Наша диспетчерская станция медленно движется по орбите против вращения планеты.
Моя задача — контролировать транспорт, доставляющий с Юпитера аммиак для нейтрализации сернокислых облаков. Автоматика иногда даёт сбои, и приходится на подлёте корректировать в ручном режиме траекторию челноков-цистерн. Ничего сложного, но надо быть внимательным и аккуратным, иначе челнок пролетит мимо или попадёт не в ту точку, и проку от него будет немного. Результаты нашей работы уже видны, кое-где в просветах облаков можно разглядеть освещённые солнцем бурые венерианские скалы.
В нашей команде кроме меня ещё трое: командир Шульц, инженер Моралес и стажёр Кнедличек. Работаем в две смены: я с Моралесом, а Шульц — со стажёром. Первое время мы были в одной смене с Кнедличеком, но потом я попросил командира разделить нас. Причина была весьма прозаическая: из-за малых размеров станции нам со стажёром приходилось не только вместе работать, но и спать в одном отсеке. Чёрт бы побрал проектировщика этого модуля! Экономить на людях — последнее дело! Нет, сначала всё шло нормально, даже приятно было общаться с наивным и жизнерадостным юношей, но через некоторое время он начал лаять во сне. Не храпеть и не пукать, а именно лаять, громко и заливисто. Когда собачий лай разбудил меня впервые, это показалось даже забавным — мало ли что может присниться человеку! Но через сутки всё повторилось, и потом стало повторяться снова и снова. Я посоветовал парню принимать что-нибудь успокоительное, он вроде бы попробовал какие-то пилюли, но их ненадолго хватило. Через некоторое время он уже не только лаял, но ещё и жалобно подвывал. При этом никаких проблем со здоровьем Кнедличек не испытывал, настроение у него всегда было хорошее, и аппетит отменный. Я же из-за постоянного недосыпа был на грани срыва. Пришлось поговорить с командиром, и мы со стажёром разошлись. Теперь каждый спит в своё время.
Мой нынешний напарник Моралес — полная противоположность весёлому и общительному Кнедличеку. Серьёзный и молчаливый. Не поймёшь, что у него на уме. Тот ещё фрукт. Впрочем, недостаток эмоций и отсутствие чувства юмора — нормальное состояние для существа третьего пола. Зато работник превосходный. Или превосходная. Или превосходное. Так поднаторело, что пульта даже не касается — направляет аммиачные снаряды в цель одним взглядом. Или силой мысли. Нам, обычным мэйлам и фимэйлам, такая виртуозность не под силу. Мы уж как-нибудь пальцем по дисплею. Или двумя пальцами.
Скучновато с ним. О себе ничего не рассказывает, на вопросы отвечает односложно, музыку не любит и даже в еде неразборчив или неразборчиво. Пихает в себя всё подряд: рыбные консервы с шоколадным кремом, яблочный штрудель с тушёнкой. Кефиром запивает. И на лице — отсутствующее выражение. Можно было бы принять его за андроида, но их производство прекратили ещё в прошлом веке.
На пульте загорается красная лампочка: приближается очередной караван. Последний в эту смену. Сейчас быстренько разгрузим его, и можно отдыхать.
Касаюсь дисплея, выстраиваю корабли в одну линию. Моралес напрягается и выпучивает зенки. Ледяные снаряды, сверкая на солнце, летят в атмосферу и взрываются в верхних слоях. Красота! Второй год я на станции, а всё не перестаю восхищаться. А Моралесу всё равно. Ни радость, ни тоска ему неведомы.
— Как дела, мальчики? — это командир Шульц вошла.