Первый из солдат прыгнул на неё, растопырив свои роющие когти. Память вскинула руку, чтобы заслонить горло. Под мягким весом кротовидного существа она опрокинулась и упала обратно в копошащуюся кучу младенцев.
Солдат был взрослой женской особью. Но её груди были крошечными, словно у ребёнка, а половые органы были недоразвиты. Она была бесплодной. Однако, извиваясь, кусаясь и царапаясь, она сражалась так свирепо, словно в опасности были её собственные дети.
Память могла бы проиграть бой нападающему солдату, но она нанесла удачный удар ногой. Её пятка попала солдату как раз под грудную кость. Маленькое существо отлетело назад, врезавшись в тех, кто пытался следовать за ней, и их строй рассыпался в извивающуюся массу конечностей и когтей.
Смутно разглядев вход в тоннель на дальней стороне камеры, Память бросилась в ту сторону. Она полезла на четвереньках, пробираясь сквозь массу хныкающих младенцев.
Но солдаты всё равно преследовали её. Она лезла по тоннелям, выбирая повороты наугад. Она не могла знать, поднималась ли она выше, или углублялась в землю. Но пока ей нужно было бежать, а всё остальное не имело значения.
Она проломила другую стену и упала, свалившись на что-то твёрдое, вроде кучи камней. Нет, не камней — это были орехи, большие тяжёлые орехи, орехи баранцового дерева. Двигаясь дальше и спотыкаясь, она нашла огромную кучу семян и корней. Эта огромная камера была битком набита едой.
Солдаты, толпясь и сопя, продолжали идти за ней.
Она прыгнула к дальней стороне камеры и засела у стены, за кучей тяжёлых семян. Она поднимала орехи и швыряла их изо всех сил. Она вряд ли могла промахнуться, и наградой ей был хруст, когда скорлупа тяжёлых орехов врезалась в головы безглазых. Послышалось хныканье, и в строю солдат возникло замешательство: передняя линия солдат отступала, сталкиваясь с теми, кто следовал за ними, и пытаясь уйти от этого метко бросающегося демона.
Но не все солдаты отступили. Несколько из них осталось у входа в тоннель; они шипели и брызгали на неё слюной.
Память, измотанная и побитая, не обращала на них внимания. Она не могла выйти отсюда, но и солдаты тоже не могли добраться до неё. Она перестала швырять орехи.
Она ощутила сырость. В земляной стене позади себя ей удалось найти место, где из неё высовывался тонкий корень дерева. Она сломала корень, и теперь из него капал жидкий водянистый сок. Она обхватила корень губами и начала высасывать сок. Он был сладким и приятно стекал вниз по её иссохшему горлу. Под грудой орехов она отыскала несколько клубней. В почти полной темноте она откусывала сладкую мякоть, удовлетворяя свой голод.
Она легла рядом с остатками украденных корней, прижимая к груди тяжёлые орехи. Вскоре шипение солдат, которые были не в силах что-либо сделать ей, тревожило её не больше, чем шум далёкого ливня. Исчерпав свои силы, пребывая в шоке и потрясении, она задремала.
В камере началось движение, царапанье, беготня. Она неохотно приподняла голову над стеной из орехов и увидела кротовый народ, движущийся по камере; однако это были не солдаты. Они, похоже, забыли, что здесь была она. Они забирали орехи и вытаскивали их из камеры, скрываясь во входе в тоннель. Она понятия не имела, что они делали. Её интеллектуальных способностей не хватало даже для того, чтобы сформулировать вопрос. Всё, что имело значение — то, что они не представляли никакой угрозы для неё.
Она снова залегла в своём импровизированном гнезде, погрызла немного корней и заснула.
Подземный образ жизни кротового народа начинался как ответ на засушливый климат этого места — и ещё на прозаическое свирепое хищничество. Даже крысы не смогут до тебя добраться, если ты роешь норы под землёй.
Конечно, за это нужно было заплатить свою цену. Поколение за поколением люди уменьшались в размерах, чтобы лучше подходить для жизни в разрастающихся комплексах нор. И через какое-то время тела приобрели форму, соответствующую ограничениям жизни в тоннелях: бесполезные глаза были утрачены, ногти превратились в роющие когти, волосы на теле исчезли, за исключением вибриссов — усиков, которые отрастали на удлинённой морде, чтобы лучше помогать им ощущать дорогу в темноте.
Кроме того, засушливый климат способствовал усилению сотрудничества.
Кротовый народ питался корнями и клубнями — богатствами, зарытыми в земле. Но в засушливых условиях клубни росли более крупными и на большем расстоянии друг от друга. Так было лучше растениям, потому что большие клубни не высыхали так легко, как мелкие. Однако одиночная особь кротового народа, роющая норы в случайном направлении, вероятнее всего, погибнет от голода намного раньше, чем наткнётся на рассеянное под землёй богатство. Но, если ты готов поделиться найденным, то работа множества членов колонии, роющих во всех направлениях, с большей вероятностью принесёт успех группе в целом.
Все послелюди были социальными существами, подобно своим предкам, но специализировались в способах развития своей социальности. Этот кротовый народ зашёл в развитии социальности до максимально возможного предела. Они стали жить подобно общественным насекомым — муравьям, пчёлам или термитам. Или, возможно, они напоминали голых землекопов — своеобразных грызунов, живших похожими на улей колониями; они когда-то населяли Сомали, Кению и Эфиопию, но к этому моменту давно уже вымерших.
Это был улей. В этом улье не было ни одного сознательно работающего ума. Но в таких условиях сознание не было необходимостью. Общая организация улья возникала из суммы взаимодействий членов колонии.
Большинство обитателей колонии было существами женского пола, но среди этих самок лишь несколько особей были плодовитыми. Эти «королевы» производили на свет младенцев, на которых Память наткнулась в родильной камере. Остальные самки были бесплодными — на самом деле они никогда не достигали половой зрелости — и их жизнь была посвящена заботе не о своих собственных детях, а о детях их сестёр и кузин.
Конечно, для генов это имело смысл. Иначе этого бы не происходило. Колония была одной обширной семьёй, объединённой узами инбридинга. Гарантируя сохранение колонии, ты можешь гарантировать, что твоё генетическое наследие будет передано будущим поколениям, даже если это произойдёт не напрямую, через твоё собственное потомство. Фактически, если ты бесплоден, то это было единственным способом, которым тебе можно было бы передать свои гены новому поколению.
Жертв было ещё больше. Когда тела этих колониальных людей сократились в размерах, то же самое произошло и с их мозгом. Тебе не нужен мозг. Улей позаботится о тебе — примерно так же, как мыше-рапторы заботились о слоновом народе, который они разводили. Энергию твоего тела можно израсходовать на вещи получше, чем питание ненужного мозга.
И со временем кротовый народ отказался даже от самого дорогого, что было в наследии млекопитающих: от самой теплокровности. Поскольку кротовый народ редко рисковал покидать свои норы, он не нуждался в таких дорогих механизмах обмена веществ — и холоднокровный разведчик требовал меньшего количества пищи, чем теплокровный. С этим расстались без сожаления. Со временем колониальный народ станет ещё мельче — мельче, чем может поддерживать физиология любого теплокровного млекопитающего. В следующие несколько миллионов лет этот кротовый народ начнёт собираться в колонии, словно крохотные ящерицы, конкурируя с пресмыкающимися и земноводными, которые всегда населяли микро-экосистемы.
И вот кротовый народ, подрагивая усами, сновал по своим забрызганным слюной коридорам, напуганный и глупый. Но во снах их рудиментарные глаза, покрытые плотью, блестели и бросали пронзительные взгляды, когда им снились странные сны о широких равнинах, по которым они бегали и бегали.
Она потеряла счёт времени. Запертая в удушливой жаре камеры, она спала, ела корни и клубни, сосала воду из корней дерева. Кротовый народ не беспокоил её. Она оставалась там в течение многих дней, не получая импульса к действиям — лишь ела, мочилась, испражнялась и спала.
В конце концов, однако, кое-что всё же потревожило её. Она проснулась и вяло огляделась.