В тусклом рассеянном свете она увидела, что кротовый народ сновал в камеру и обратно через узкий проход в крыше. Они двигались толкающейся колонной; дряблая кожа на их бледных телах сминалась, когда они прижимались друг к другу, их вибриссы дёргались, когтистые руки царапались.
Хотя на задворках её мышления маячили мыше-раптор и прочие опасности, Память страстно желала выбраться на открытое место — она жаждала дневного света, свежего воздуха и зелени.
Она ждала, пока пройдёт кротовый народ. Затем она вскарабкалась по низким кучам корней и полезла по узкому пролому в своде камеры.
Это было нечто вроде вытяжной трубы, на выходе из которой виднелась трещина фиолетово-чёрного неба. Вид неба подстегнул её рвение, и она ещё сильнее втиснула своё тело в узкую неровную вытяжную трубу, царапая землю руками и ногами, коленями и локтями, заставляя грудь и бёдра пролезать в щели, которые выглядели слишком уж маленькими для них.
Наконец её голова поднялась над уровнем земли. Она глубоко вдохнула свежий воздух и сразу же почувствовала себя гораздо бодрее. Но воздух был холодным. Искривлённые очертания баранцовых деревьев выделялись на фоне усыпанного звёздами неба. Была ночь, самое естественное для кротового народа время рисковать и выбираться на поверхность. Она вытянула наружу руки, упёрлась ладонями в поверхность земли, и с силой ловкого древолаза потянула своё тело вверх, вытащив его из воздуховода, словно пробку из бутылки.
Люди из кротового народа были повсюду: они бегали, опираясь на задние лапы и костяшки пальцев, сопели, шуршали ногами и извивались. Но их движение было упорядоченным. Они передвигались большими колоннами, пробивая себе проходы сквозь термитники и муравейники, к баранцовым деревьям и от них. Они собирали орехи, которые гроздьями росли у корней деревьев — орехи, которые иногда были размером с их головы. Но было видно, что они не пробовали раскалывать их, чтобы добраться до мякоти. Они даже не забирали их в свои подземные склады. Фактически же она видела сейчас, как они, напротив, вытаскивали орехи из подземных камер.
Они брали орехи по одному и несли на край рощи баранцового дерева. Там рабочие раскапывали землю, разбрасывая редкую траву, чтобы сделать небольшие ямки, в которые клали орехи и закапывали их.
Каждый баранец был центром симбиотического сообщества насекомых и зверей.
Симбиоз между растениями и другими живыми организмами был очень древним явлением: цветковые растения и общественные насекомые фактически эволюционировали в тандеме, одни служили потребностям других. И общественные насекомые, муравьи и термиты, были первыми, кто оказался вовлечённым в репродуктивные стратегии нового вида деревьев.
Каждое явление симбиоза было своего рода сделкой. Симбионты растений, насекомые или млекопитающие, срывают семена баранцовых деревьев, растущие у основания их корней, но не будут их поедать. Они сохраняют их. И когда наступают подходящие условия, они переносят их в место, подходящее для посадки, обычно на краю уже растущей рощи, где конкуренция с уже растущими там деревьями или травами будет меньше. И так роща будет разрастаться. За свои усилия симбионты получают в награду воду: воду, которую корни баранца, проникающие в почву исключительно глубоко, поднимают наверх даже из глубинных водоносных слоёв в самой засушливой местности.
Кротовому народу, который жил совместно работающими колониями и по-прежнему обладал гибкими руками и мозгом примата, оказалось нетрудно научиться следовать примеру термитов и муравьёв и начать самостоятельно заботиться о баранцовых деревьях. Действительно, благодаря своему более крупному размеру им удавалось переносить груз большего веса, чем насекомым, и результатом этого было появление нового вида баранца, с более крупными семенными коробочками.
Для баранца это было вопросом действенности стратегии. Теперь баранцу приходилось тратить гораздо меньше энергии на каждый успешно растущий сеянец по сравнению со своими конкурентами. И потому эта репродуктивная стратегия позволила баранцу процветать там, где не могли жить другие виды деревьев. Мало-помалу, по мере того, как их симбионты разносили их семена из садов на луга, разные виды баранцов вышли на равнины. Наконец, больше чем через пятьдесят миллионов лет после начала триумфа трав, деревья нашли способ оказывать им сопротивление.
Баранцовые деревья устроили первую великую растительную революцию со времён возникновения цветковых растений, которые появились во времена, предшествующие событию в Чиксулубе. И в грядущие эпохи — наравне с первым появлением растений на суше, которое позволило животным покинуть море, наравне с эволюцией цветковых растений, наравне с расцветом трав — этот новый архетип растительного мира окажет глубокое воздействие на все формы жизни.
Сидя на земле, по-прежнему глубоко дыша, наблюдая за загадочным поведением кротового народа, Память заслышала знакомые мягкие шаги и ужасное шипящее дыхание. Она медленно повернула голову, стараясь оставаться незаметной.
Это был мыше-раптор — тот же самый подросток, который покинул своё стадо слоновьего народа, чтобы поохотиться на неё в этих местах. Он стоял рядом с цепочкой бегущих кротовых людей, который сновал туда-сюда между деревом и своими делянками, не обращая внимания на угрозу, которая буквально нависла над ними.
Раптор словно совершал небольшое возмездие. Мало кто из грызунов мог прогрызть прочнейшую скорлупу орехов баранца. Когда баранец будет распространяться, питающиеся семенами существа, от которых произошёл этот раптор, а также птицы и другие виды вскоре окажутся в опасности из-за истощения запасов их пищи и сокращения площади местообитаний, а в некоторых случаях их ждёт вымирание.
Раптор сделал свой выбор. Он наклонился, балансируя длинным хвостом, и подцепил растерянную самку кротового народа изящными когтями передних лап. Раптор перевернул её и почти нежно погладил её мягкий живот.
Самка кротового народа вяло сопротивлялась; она впервые в своей жизни оказалась отрезанной от колонии, лишённой её неуловимого социального воздействия. Она словно внезапно всплыла из океана крови и молока, и явно была испугана — первый и последний раз в жизни. Затем к ней опустилась голова раптора.
Её компаньоны суетились возле ног её убийцы — их поток едва ли нарушил своё движение.
Мыше-раптор повернулся; его маленькие уши подёргивались. И взглянул прямо на Память.
Без колебаний она нырнула обратно в своё отверстие в земле.
Память оставалась в камере с едой ещё несколько дней. Но она уже больше не проваливалась во мглу изнурения, которая окутывала её раньше.
В конце концов, её выгнало оттуда лишь безумие, охватившее кротовый народ.
Времена были засушливыми даже для этой пустынной местности. Кротовому народу было всё труднее искать корни и клубни, которыми они питались. Запасы в камере неуклонно таяли, сменяясь другими растениями вроде фиолетовых листьев медных цветов. Но в этой неприятной пище содержались ядовитые элементы. Постепенно яды попали в кровь кротового народа.
И в итоге всё пошло прахом.
Память снова проснулась, разбуженная метаниями кротового народа по почти пустому складу еды. Но на сей раз они не двигались организованными колоннами через вентиляционные тоннели. Вместо этого они сбивались в обезумевший рой, метались из камеры в камеру и ломали свод камеры, одержимые желанием выбраться на поверхность земли.
Память осторожно ползла за ними, стараясь избегать встреч с их слепо царапающими когтями. На сей раз она выбралась наружу в разгар дня.
Все вокруг неё целым роем метался кротовый народ. Их было великое множество, бегающих по земле — целый ковёр копошащейся голой плоти. В воздухе стояла их молочная вонь, они тёрлись кожей друг об друга. Их было намного больше, чем вышло из её колонии: когда по отравленным, наполовину опьянённым популяциям пронеслась вспышка безумия, опустело множество ульев.
Хищники уже проявляли интерес к происходящему. Память увидела бесшумно крадущуюся фигуру крысо-гепарда и стаю собакоподобных послемышей, а с неба уже начинали спускаться хищные птицы. Для тех, кто жаждал живой плоти, было настоящим чудом, когда эти маленькие кусочки мяса просто потоком хлынули из земли.