Эволюционные лаборатории Земли много раз перетряхивались чудовищными вмешательствами извне. И вот последовала ещё одна встряска. И над яркой сценой, которую с любопытством наблюдала Память, скоро опустится занавес.
Сама Память выживет, как и её дети, которые появятся у неё в будущем. И вновь начнётся величайшая работа: два процесса, изменчивость и отбор, будут заниматься ваянием потомков тех, кто выжил, заполняя уничтоженные экосистемы.
Но способности жизни к адаптации не были бесконечными.
На Земле во времена жизни Памяти среди новых видов было много эволюционных новшеств. Но всё же все они были вариациями древних тем. Все новые животные были построены на основе древнего плана строения тела наземных четвероногих, унаследованного от первой тяжело дышащей воздухом рыбы, выбравшейся из грязи. И как существа, обладающие позвоночным столбом, все они были представителями одного биологического типа — обширная империя жизни.
Первым великим триумфом многоклеточной жизни был так называемый «кембрийский взрыв» примерно за пятьсот миллионов лет до эпохи человечества. В единой вспышке генетических новшеств родилась целая сотня типов: каждый тип включает значительное число видов, представляющих свой вариант основного плана строения тела. Все позвоночные животные были частью типа хордовых. Членистоногие, крупнейший из типов, включают таких существ, как насекомые, многоножки, тысяченожки, пауки и крабы. И так далее. Первую серьёзную встряску, которой подверглась жизнь, пережили тридцать типов.
С тех пор появлялись и приходили в упадок виды, а жизнь страдала от чудовищных катастроф и возрождалась вновь и вновь. Но не появилось ни одного нового типа живых организмов — ни одного, даже после вымирания на территории Пангеи, которое вызвало самое огромное опустошение. Даже к времени того древнего события способность жизни порождать новшества уже была очень ограниченной.
Живое вещество было пластичным, а бессознательные процессы изменчивости и отбора — изобретательными. Но не до бесконечности. И со временем их способности снижались.
Вся проблема заключалась в молекуле ДНК. Время шло, и молекулярные механизмы, контролировавшие развитие живых организмов, эволюционировали сами, становясь всё более надёжными, более устойчивыми, более отрегулированными. Каждый геном словно переписывался заново вновь и вновь, каждый раз из него вычищались ненужные фрагменты и дефекты, каждый раз улучшалась его связность в целом — но всякий раз уменьшалась вероятность значительных изменений. Необычайно древняя, ставшая консервативной за счёт внутреннего усложнения самих геномов, жизнь уже была неспособна порождать значительные новшества. Старела даже ДНК.
Эта эпохальная неспособность к обновлениям представляла собой утрату возможностей. И жизнь больше не могла выдерживать новые сокрушительные удары.
Свет в небе был странным. Но, инстинктивно проанализировав это явление, Память быстро пришла к выводу, что он не представлял никакой угрозы. В этом она ошибалась. Пурга, которая видела, как Хвост Дьявола так же тихо скользил в вышине, могла бы сказать ей об этом.
Прежде, чем солнце коснулось горизонта, она, наконец, добралась до своего леса под защитой вулканических холмов, который на протяжении многих дней был целью её путешествия. Память разглядывала деревья, высящиеся перед нею, и полог леса, который раскинулся наверху и тянулся к небу. Ей показалось, что она видит стройные фигуры, которые там лазили, и вполне возможно, что те плохо различимые тёмные комья были гнёздами.
Это были не её люди. Но они были людьми, и, возможно, они будут похожи на неё.
Она покинула землю и начала карабкаться вверх — в зелень полога леса, от которой веяло покоем.
Мимо её головы что-то порхнуло. Это была летучая рыба, возвращающаяся из моря. Пока Память наблюдала за ней, она залетела в полог леса, усиленно маша своими плавниками-крыльями, и неуклюже устроилась в гнезде; воздух хрипел в её примитивных лёгких.
ГЛАВА 19
Очень далёкое будущее
Монтана, центральные районы Новой Пангеи. Примерно 500 миллионов лет после настоящего времени
I
Последняя вяло копалась в земле, надеясь отыскать скорпиона или жука. Она выглядела холмиком шерсти рыжего цвета на земле ржавого оттенка.
Это была плоская, сухая равнина тёмно-красного камня и песка. Земля словно была ободрана дочиста каким-то чудовищных размеров лезвием, а материнскую породу до медного блеска отполировал ветер. Когда-то к западу отсюда высились горы — сиреневато-серые конусы, дающие отдых глазам, утомлённым плоским однообразием. Но давным-давно ветер сточил все горы, оставив от них камни, рассеянные веером по равнинам, камни, которые сами бесследно рассыпались в пыль.
Через полмиллиарда лет после смерти последнего настоящего человека образовался новый суперконтинент. В нём преобладали пустыни, такие же красные, как древнее сердце Австралии, и он напоминал огромных размеров щит, лежащий на голубом лике Земли. В этой Новой Пангее не было никаких препятствий, никаких озёр или горных цепей. В настоящее время было неважно, куда идти: хоть с полюса на экватор, хоть с востока на запад. Повсюду всё выглядело совершенно одинаково. И повсюду была пыль. Даже воздух был полон красной пыли, которая оставалась в нём благодаря ставшим привычным делом песчаным бурям, которые превращали небо в купол цвета жжёного сахара. Картина больше напоминала Марс, чем Землю.
Но солнце превратилось в свирепый диск, изливающий жар и свет значительно сильнее, чем в прошлом. Любой наблюдатель-человек просто съёжился бы, избегая этого сильного огня в небе.
Когда солнце так сияло, жаркий воздух стоял над поверхностью земли днём и ночью. Не было слышно ни звука, кроме шума ветра и царапанья немногочисленных живых существ, не было ощущения, что когда-то на этой красной планете всё было совсем иначе. Суша выглядела опустошённой — огромным пространством оглушительной тишины, сценой, которую покинули все актёры.
И в этом пустынном мире, глубоко под слоем пыли, которую раскапывала Последняя, захороненное под отложениями, накапливавшимися в течение полумиллиарда лет, под солью и песчаником Новой Пангеи, лежало место, которое было известно как Монтана. Последняя сидела не очень высоко над Хелл Крик — над тем местом, где кости матери Джоан Юзеб легли, наконец, рядом с костями динозавров и архаичных млекопитающих в отложениях, которые она так усердно раскапывала.
Последняя совершенно не представляла своего особого места в истории: это было выше её способностей понимать. Но она была одним из последних представителей своего вида.
Последняя возвращалась домой. Домом была яма, вырубленная в твёрдой породе. Она давала некоторую защиту от ветра. Здесь Последняя и её вид влачили своё жалкое существование.
Яма выглядела искусственным сооружением. Её дно было ровным, а поднимающиеся террасами стены — крутыми. В действительности яма была карьером, который люди вырыли глубоко в скальной породе за полмиллиарда лет до этого. Даже после того, как прошло столько времени, даже когда горы появлялись и исчезали, карьер сохранился в почти неповреждённом виде — немой памятник деятельности человека.
На дне ямы росли деревья, стоя в гордом одиночестве, словно стражи, с сопровождающими их колониями термитов, возвышающимися вокруг них. Это были коренастые уродливые деревья с неопадающими игловидными листьями, неподвластными времени. Мало кто ещё жил здесь — лишь люди и другие симбионты деревьев, а также великое множество крохотных существ, которые копошились в пыли.
Пока Последняя слезала вниз по стенам ямы, ветер сменил направление и начал дуть с запада, со стороны внутреннего океана. Влажность постепенно возрастала. Наконец, вдоль разрушенных гор на западе начали собираться тяжёлые чёрные облака.
Последняя посмотрела на небо на западе. За всю жизнь Последней здесь никогда не шли дожди. Многие облака, приходящие с далёкого океана, выпадали дождём значительно раньше, чем успевали добраться до мест вроде этого, далеко в сердце суперконтинента. Чтобы прорвать эту бескрайнюю защиту засушливой равнины, нужен был действительно могучий шторм — чудовище, которое рождается раз в столетие. И именно он приближался сейчас. Это можно было почувствовать в воздухе — почувствовать, как что-то изменилось.