В человеческие времена Солнце находилось в толще огромного плоского диска, поэтому вид на Галактику открывался с края, и её великолепие затмевали плотные облака пыли, которые усеивали диск. Но теперь Солнце, медленно следуя по своей орбите вокруг ядра, выплыло из плоскости Галактики. Если сравнивать со случайно разбросанными несколькими тысячами огней, которые отмечали собой небо над человеком, то это больше напоминало мимолётный взгляд на огни невидимого города.
Последняя съёжилась.
В небо поднялся костяной крюк. Конечно же, это была Луна — старая Луна, сегодня вечером в виде узкого полумесяца. То же самое терпеливое лицо, глядевшее на Землю задолго до рождения человека, было почти неизменным на протяжении полумиллиарда лет. Но всё же этот тонкий полумесяц Луны сиял над новым суперконтинентом гораздо ярче, чем над менее суровыми землями в прошлом. Всё потому, что Луна светила отражённым солнечным светом — а солнце светило ещё ярче.
Если бы Последняя знала, куда смотреть, то она смогла бы различить тусклое пятно в небе в стороне от диска Галактики, легко различимое в самые ясные ночи. Это отдалённое пятно было огромной галактикой, известной как Туманность Андромеды — вдвое крупнее своей соседки. Всё ещё целый миллион световых лет отделял её от Галактики, в которой была Земля — но в человеческие времена она была вдвое дальше, чем сейчас, хотя даже тогда была заметна невооружённым глазом.
Туманность Андромеды и Галактика стремились к столкновению, хотя до него оставалось ещё полмиллиарда лет. Две больших звёздных системы прошли бы друг сквозь друга, словно смешивающиеся облака, но непосредственные столкновения звёзд были бы редкостью. Однако последовала бы резкая вспышка рождений звёзд, взрыв энергии, который зальёт диски обеих галактик жёсткой радиацией. Это было бы замечательное, но смертельное световое шоу.
Но к тому времени на самой Земле уже мало что выжило бы, чтобы беспокоиться о катастрофе. Потому что усиление светимости Солнца стало последней критической ситуацией, в которую попала жизнь.
Утро пришло со своей обычной абсолютной внезапностью. Удирающие ящерицы и насекомые скрылись в укромных уголках и трещинах, где они пересидят день в ожидании более богатых возможностей вечером.
Ребёнок заскулил. Её шерсть свалялась в комки, а складка, в которой должен был находиться чревный корень, выглядела воспалённой. Она продолжала жаловаться, её маленькая выпуклая голова вертелась туда-сюда, пока Последняя не прожевала ещё немного печёночного мха и не выплюнула его ей в рот. Кактус тоже ворчала, выбирая грязь и частицы высохших фекалий из своей шерсти.
Этим утром мысль о том, чтобы остаться здесь, посреди неизвестности, вдали от дома, не выглядела такой уж хорошей. Но, пока у неё на руках был ребёнок, Последняя знала, что ей следовало держаться подальше от Древа — держаться подальше, или потерять своего ребёнка. Она зацепилась за этот непреложный факт.
Последняя и Кактус побрели, выбирая путь на местности наугад, но в целом удаляясь от карьера. Так же, как и вчера, они ели, где придётся — однако же, им совсем не удалось отыскать воды — и они избегали крысо-ртов и других опасностей.
И вот, где-то уже после полудня, когда солнце начало медленно сползать вниз по небу, Последняя внезапно столкнулась со сферой ещё раз.
Она и забыла, что та существовала. Ей и в голову не приходило задаться вопросом о том, как бы такой огромный объект смог добраться сюда оттуда, из карьера.
Едва поняв, что сферу нельзя есть, Кактус потеряла к ней всякий интерес. Она прошла мимо, ворча себе под нос и выбирая частицы тёмно-красной пыли из своей шерсти.
Со спящим у неё на руках ребёнком Последняя приблизилась к фиолетово-чёрной массе сферы. Она обнюхала её, но на сей раз попробовала на вкус. И вновь её слегка взволновал тот не поддающийся пониманию резкий электрический запах. Она промедлила, чем-то неясно привлечённая. Но сфера ничем не могла её порадовать.
Вдруг Кактус внезапно завыла и заметалась по земле. Последняя развернулась, пригнувшись. Левую ногу Кактуса что-то держало, из её ступни струёй била кровь, и Последняя слышала хруст кости, как будто конечность бедной Кактуса попала в какой-то огромный рот.
Но никакого рта не было видно.
Кактуса не держали ничьи зубы и когти. Но на её груди и туловище словно ниоткуда появились шрамы, из которых капала ужасно яркая кровь. Тем не менее, она боролась. Она махала кулаками, пинала, даже пробовала кусаться, пока кричала. Она наносила удары — Последняя могла расслышать глухой стук по избиваемой плоти, и в воздухе над Кактусом появлялись специфические обесцвеченные участки, сиреневые и голубые. И сама её кровь начинала тёмно-красными брызгами обозначать очертания её противника. Последняя сумела различить длинное цилиндрическое туловище, короткие лапы и широкий хватательный рот.
Но Кактус проигрывала борьбу. Её ноги и верхняя часть тела оказались накрыты поблёскивающей массой. Она повернулась к Последней и протянула руку.
В Последней боролись инстинкты. Возможно, всё могло бы быть совсем по-другому, если бы она могла представить себе, что чувствовала Кактус, тот смертельный страх, который переполнял её. Но Последняя этого не умела; сочувствие было одной из великих утрат человечества наряду с множеством других вещей.
Она колебалась слишком долго.
Эта огромная, едва различимая масса поднялась и рухнула прямо на Кактус. Изо рта беспомощного послечеловека хлынул поток более густой крови.
Шок Последней прошёл. С визгом ужаса она развернулась и побежала, прижимая к своей груди визжащего ребёнка, и её ноги и свободная рука стучали по пыльной земле. Она продолжала движение, пока не добралась до разрушенного эрозией хребта тёмно-красного камня.
Она бросилась на землю и оглянулась. Кактус была неподвижна. Последняя так и не могла разглядеть ту огромную прозрачную штуковину, которая уничтожила её. Но словно из ниоткуда появились новые существа. Они напоминали лягушек с расширенными телами, кожистой шкурой земноводного, растопыренными когтистыми лапами и широкими ртами, снабжёнными острыми, как иглы, зубами, предназначенными для разрывания и разрезания добычи. Первое из них уже разодрало грудь Кактус и пировало, пожирая ещё тёплые внутренние органы.
Невидимый хищник сделал своё дело. Он лежал, выбившись из сил, в луже крови Кактус. Он слишком устал даже для того, чтобы кормиться, и рассчитывал поживиться лишь кусочками, которые принесут ему прожорливые братья. Было видно, как мясо измельчалось его мелющими зубами и далее поступало в его глотку и желудок, где процессы пищеварения начнут поглощать его и преобразовывать.
Поскольку мир опустел и представлял собой эродированную равнину, отсутствие укрытий было убийственным. Среди пейзажа, напоминающего бильярдный стол, вряд ли можно было спрятаться саламандре в тонну весом, даже если она была окрашена в такой же красный цвет, как камни. Вот, почему многие из крупных животных быстро исчезли, вытесненные в ходе конкуренции своими кузенами меньшего размера.
Но эти существа выработали новую стратегию: абсолютный камуфляж. Великое перепроектирование заняло многие десятки миллионов лет.
Невидимость — или, по крайней мере, прозрачность — была стратегией, выработанной в более древние времена некоторыми рыбами. У значительной части биохимических составляющих тела появились прозрачные заменители. Например, должна была появиться замена для гемоглобина, ярко-красного белка кровяных клеток, который связывался с кислородом, чтобы разносить это жизненно важное вещество по телу.
Конечно, ни одно из наземных существо никогда не смогло бы стать по-настоящему невидимым. Даже в эти засушливые времена все животные были, по сути, мешками с водой. Если же погрузиться в воду, где когда-то и плавали те давно уже вымершие рыбы, можно было добиться результата, более или менее близкого к истинной невидимости. Но свет по-разному проходит через воздух и воду; на воздухе появившийся в итоге наземный «невидимка» фактически походил бы на большой мешок воды, сидящий на земле.