Пурга, как и все млекопитающие, была теплокровной.
Все процессы обмена веществ у животных основаны на медленном сжигании клетками пищи в кислороде. Первые животные, которые колонизировали сушу — задыхающиеся рыбы, выгнанные из пересыхающих ручьёв, использующие плавательные пузыри в качестве примитивных лёгких — должны были полагаться на механизмы обмена веществ, предназначенные для плавания. У этих первых путешественников по суше огонёк обмена веществ едва теплился. Тем не менее, их эпохальный шаг на сушу оказался успешным; и сейчас и в будущем все животные — млекопитающие, динозавры, крокодилы и птицы, и даже змеи и киты — станут использовать варианты одного и того же древнего плана строения тела четвероногого существа с четырьмя конечностями, позвоночником, рёбрами и пальцами.
Но примерно за двести миллионов лет до рождения Пурги некоторые животные начали совершенствовать новый тип обмена веществ. Они были хищниками, и естественный отбор заставил их гораздо интенсивнее сжигать пищу ради более удачной погони за добычей.
Это означало полную перестройку исходного проекта. Этим амбициозным хищникам требовались большее количество пищи, более высокий темп пищеварения, более эффективная система избавления от отходов. Всё это повысило темп их обмена веществ во время отдыха, и им пришлось увеличить размер органов, выделяющих тепло — сердца, почек, печени, и мозга. Ускорилась даже работа их клеток. И в итоге установилась новая и стабильно высокая температура тела.
Новые теплокровные тела получили одно незапланированное преимущество. Холоднокровные существа всецело полагалась на получение тепла из окружающей среды. Но теплокровным это не было нужно. Они могли работать при пиковой эффективности в ночной прохладе, когда холоднокровные были вынуждены находиться в покое, или в сильную жару, когда холоднокровные должны были прятаться. Они даже могли охотиться на холоднокровных — лягушек, мелких рептилий, насекомых — в такое время, как рассвет и сумерки, когда эти медлительные существа были уязвимыми.
Но они не могли сбросить динозавров с их тронов; причиной тому была высочайшая эффективность использования энергии у динозавров.
Сны Пурги нарушались громким топотом динозавров, когда они занимались своими непостижимыми делами в дневном мире наверху. Земля дрожала, словно во время землетрясения, и от стен норы отваливались кусочки, которые падали вокруг дремлющей семьи. Мир словно наполнялся шагающими небоскрёбами.
Но ни с чем этим ничего нельзя было поделать. Для Пурги динозавры были силой природы, которой невозможно было управлять, вроде погоды. В этом огромном опасном мире нора была домом. Толстый слой земли защищал приматов от дневной жары и оберегал пока ещё голых детёнышей от холода ночи: сама земля была защитой Пурги от динозавровой «погоды».
И всё же на задворках её недалёкого ума стояла крошечная часовенка памяти, напоминание о том, что это не первый её дом, не первая семья — неясное предупреждение о том, что она так же легко может потерять всё это — в другое мгновение яркого света и сверкнувших когтей и зубов.
Когда Земля повернулась, воздух остыл, а динозавры снова впали в ночное оцепенение, земля у их ног зашевелилась. Появились ночные существа: насекомые, амфибии и… множество, великое множество норных млекопитающих, словно приливная волна потока миниатюрной жизни под колонновидными ногами динозавров.
Этой ночью Пурга и её новый брачный партнёр путешествовали вместе. Пурга, которая была чуть старше и опытнее, следовала впереди. В нескольких сантиметрах друг от друга, осторожно замирая и двигаясь вновь, они преодолели путь вниз по небольшому склону — к озеру.
Обычно они не кормились совместно. Но стояла сухая погода и главным для них обоих было попить.
Эта часть Америки переживала период долгого и эпохального иссушения. Остаток древнего внутреннего моря представлял собой огромный протяжённый участок заболоченных земель, заполнившийся новыми отложениями со Скалистых гор на западе — с молодых гор, которые разрушались почти так же быстро, как и рождались. И в это время относительной засухи любой постоянный источник воды манил к себе животных — и больших, и маленьких.
Поэтому по берегам озера толпились динозавры.
Здесь было стадо трицератопсов, трёхрогих великанов с огромными костяными воротниками, покрывающими область их плеч. Они походили на тяжеловооружённых носорогов, которые дремали, выстроившись прерывистыми кругами; устрашающие рога взрослых особей торчали наружу, чтобы держать на расстоянии любого голодного ночного агрессора.
Здесь было много утконосых гадрозавров. Стада собрались вокруг этого мелководного озера изумительным ярко окрашенным ковром, и Пурга и Второй вынуждены были красться сквозь леса их больших неподвижных ног, словно потерявшись в парке огромных скульптур. Даже сейчас, когда утконосые дремали, их непроизвольный храп звучал как какофония из низкого печального уханья, гудения и вскриков; их звуки напоминали сигналы кораблей, попавших в полосу тумана.
Наконец, Пурга и Второй добрались до края озера. Вода отступила и им пришлось пересечь пространство каменистой, наполовину высохшей грязи, бывшей дном водоёма и покрытой слизью и листьями зелёных растений. В пугающем недвижном свете Пурга быстро пила; её глаза были широко раскрыты, а вибриссы подёргивались.
Утолив жажду, приматы разделились. Второй занялся изучением следов на пляже у мелководья, разыскивая небольшие кучки свёрнутых колбасок песка, которые отмечали собой присутствие червя.
Пурга поднялась по пляжу к краю кустарника, следуя за более привлекательным запахом.
Вскоре она нашла источник вони — рыбу. Она лежала среди кучи рыжевато-бурых листьев папоротника, её труп сморщился под серебристой кожей. Каким-то образом оказавшаяся далеко от воды, она была уже много часов как мертва. Когда Пурга ткнулась в кожу рыбы, та лопнула, испуская сильное и омерзительное зловоние — и ещё высвободив копошащуюся массу призрачно-бледных личинок мух. Пурга сунула лапки в труп. Вскоре она уже запихивала мушиных личинок себе в рот; солоноватые вкусняшки лопались, сжатые её зубами, выпуская восхитительные соки своих тел.
Но вдруг появилась другая рыба, пролетевшая над её головой и упавшая дальше в кусты. Испуганная, она прижалась к земле, и лишь вибриссы продолжали подрагивать.
Динозавриха неподвижно стояла на мелководье. Она была высокой, держала тело на вытянутых ногах и была примерно девять метров в высоту, с челюстями, похожими на крокодильи, и с большим пурпурно-красным парусом на спине. Её зубы были загнуты, а передние лапы снабжены когтями, которые выглядели как большие лезвия длиной все тридцать сантиметров. Внезапно она погрузила когти в воду, разбив мерцающую поверхность на тысячи искр. Вверх взлетела, извиваясь и корчась, горсть серебристых рыбок, а динозавриха ловко подхватила многих из них прямо в воздухе своими длинными челюстями.
Это был зухомимус, специализированный охотник на рыбу. Её вид был относительно недавним мигрантом из Африки, проделавшим путешествие по мостам суши, которые время от времени соединили континенты. Она добывала рыбу в воде, словно медведь. Она могла ловить свою добычу когтями, или черпала её из воды крокодильими челюстями, полагаясь при этом на крючковатые зубы. Она охотилась ночью, когда многие из существ её размера засыпали, потому что сейчас было время, когда рыба, убаюканная меркнущим светом дня, плавала ближе к поверхности и подходила к берегам, чтобы подкормиться.
В нескольких метрах за ней следовал второй зухомимус. Это был самец: как и многие другие плотоядные динозавры, зухомимусы путешествовали брачными парами.
Самка зухомимуса вновь взмахнула когтями, и рыбы дождём посыпались на сухой берег, где бились совсем недолго: удушье быстро гасило искру их сознания. Но самка зухомимуса не обращала внимания на такую лёгкую добычу, явно предпочитая игру, в которую превратилась охота.
Наблюдающий дейнозух был солидарен с ней.
Дейнозух был гигантским крокодилом. Рептилия плавно двигалась в водах озера, почти бесшумно, скрытая от чужих глаз тонким поковом водяного папоротника, плававшего по поверхности. Её прозрачные веки скользили по жёлтым глазам, смахивая с них крошечные зелёные листочки.