Вернер пробежал взглядом пункты, отметил для себя те моменты, которые вызывали вопросы и открыл глаза.
— Прежде всего хотелось бы узнать, с чем связана эвакуация.
— Война, — коротко бросил Смит. Он сидел вполоборота, закинув ногу на ногу, и, кажется, больше интересовался носками своих туфель, чем разговором.
— Не думаю, что на новом месте удастся быстро наладить производство. А корабли, если я все правильно понимаю, нам понадобятся. Давайте-ка поподробнее, Смит. Если хотите — налейте себе выпить. Не знаю уж, что там вы себе нафантазировали, но упаковаться в ваш корабль мы сможем не раньше, чем через неделю, да и то — при условии, что будем работать в две смены. Поэтому десять минут разговора нам не повредят.
— Слушай меня внимательно, хорек, — все тем же спокойным, ленивым голосом заговорил Смит. — На тебя материала столько, что можно хоть сейчас закрывать на пожизненное, а потом использовать как пушечное мясо. Единственная причина, по которой ты до сих пор сидишь тут, а не на параше, — то, что ты управляешь этим заводом. То, что ты знаешь его. Поэтому ты в кратчайшие сроки упакуешь все свои станочки, погрузишь их на корабль, улетишь, куда скажут, со всеми своими работничками, и там — в кратчайшие же сроки — развернешь все по-новой. Тебе ясно, или я должен пристрелить тебя и решать вопрос с твоим более расторопным замом?
Кобуру на поясе Смита Вернер заметил сразу же, как тот вошел. А тон не оставлял сомнений, что угроза серьезная.
— Я должен знать, что сказать рабочим, — твердо сказал Вернер. — Человек куда лучше работает, если перед глазами болтается правильная морковка, а не хер начальника. Поэтому прошу вас, снизойдите хоть до каких-то объяснений.
Смит снизошел. Вернер задал пару уточняющих вопросов. Потом выдвинул условие. Смит принялся кричать, но Вернер был непреклонен. Ему было чем пригрозить людям, которые нуждались в его заводе. Смит долго совещался с кем-то через браслет, не шевеля губами, телепатически. Потом открыл глаза и кивнул.
Спустя полчаса Реми Вернер стоял на смотровом балконе над самым обширным из цехов и обращался к собравшимся рабочим. Пять сотен голов. Все, до единого, включая уборщиков, офисных клерков, охрану и обслуживающий персонал.
— Напоминаю, вы дали подписку и не имеете права покидать территорию завода до истечения контракта. Однако я готов разорвать контракт с теми из вас, кто захочет остаться… — Вернер выслушал оживленные перекрикивания снизу и закончил: — …и умереть.
Теперь внизу стало тихо. Тихо, как будто все уже умерли.
— Как только мы покинем планету, ее поверхность будет зачищена при помощи ядерного оружия. Всем вам повезло, что вы работаете здесь. Потому что остальные до последнего даже ничего не узнают. Кто-то успеет увидеть ядерные «грибы», а кто-то даже не проснется.
— А наши семьи? — крикнули снизу.
Вернер кивнул:
— Таково было мое условие. Все родственники, проживающие на территории завода, улетают с вами. На новом месте со временем им предоставят аналогичные или лучшие жилплощади. Настало тяжелое время для галактики, ребята. И Триумвирату приходится принимать непростые решения…
— А те, кто не на территории? — перебили его.
Вернер нахмурился. В спешке он об этом не подумал. Действительно, у многих остались родственники на Чаппеле, не посвященные в тайны производства. Друзья. Любимые.
— Нет, — твердо заявил Вернер. — Только те, кто живет с вами здесь, в поселке. Я даже этого добился с немалым трудом.
Вернер блефовал, и блеф его не оправдался. Как ни старался он выстроить речь, к вечеру у него на столе лежало пятнадцать заявлений об уходе.
«Никто не уйдет, — предупредил Смит сразу после речи. — Не хватало устроить панику на Чаппеле».
Вернер перебирал, закрыв глаза, файлы досье, вглядывался в фотографии пожелавших остаться, смотрел на то, что они писали в заявлении в графе «причины».
Одно привлекло внимание Вернера: «Я пошел на завод, чтобы заработать денег и жениться. Но если моя невеста умрет, не будет смысла ни в моей работе, ни во мне. Прошу уволить по собственному желанию во избежание самоубийства».
Слова строились коряво, простовато, но почерк был твердым, ровным, будто это человек — Кальвин Строук — целыми днями отрабатывал каллиграфию, а не возился с железом.
«Никто не уйдет».
— Да пошел ты, — поморщился Вернер. — Это мой завод. И мои работники. Если кому-то и дозволено их поиметь, так только мне.
С этими словами Вернер поставил на заявлении размашистую подпись и закрыл глаза. Теперь он не вызывал интерфейс, просто вглядывался во тьму. Помимо прочего, предстояло сделать невозможное: выпустить на свободу Кальвина Строука.