Пролог
Весна в городе обычно неряшлива и неопрятна. Как бы ни старались дворники, как бы не принуждали технику, привлекали студентов и прочий люд — грязь, сырость, целлофановые пакеты на деревьях, окурки, неподвластные никакой метле, мутный ручьи, появляющиеся ниоткуда и уходящие в никуда… Удрученным, продрогшим и недовольным выглядит любой город ранней весной.
Но как только солнце выглядывает из-за туч, как только оно поднимается так высоко, что заглядывает в самые мрачные уголки, как только одинокие деревья покрываются зеленой дымкой — город меняется. Ненадолго, всего лишь на три-четыре дня, редко на неделю, если повезет — на две, но матушка природа все равно берет реванш, словно устыдясь собственной слабости. Тонкая, мягкая трава упрямо поднимается на любом лоскутке, лишенном асфальта. Птицы заполняют гвалтом гулкие бетонные стены. Солнечные зайчики мечутся в быстро пересыхающих лужах. Жизнь упрямо и бесшабашно заполняет каждый клочок земли и воздуха. Люди больше не кутаются в шубы и пальто, не идут быстрым шагом, снимают шляпы и шапки, словно в почтении перед силой, которая не считается ни с какими препятствиями.
Наступает май. Именно наступает, как истинный властелин жизни, как огромный, но никому не видимый гигант проводит всемогущей рукой над полями, лесами, городами. Неслышимый никому зов пробуждает спящие деревья, гонит птиц, вытаскивает из подвалов комаров и мошек. Никто не старается укрыться в бетонных коробках. Веселые и довольные мамаши со сверкающими колясками не спеша прогуливаются по высохшему тротуару, молодые люди вальяжно сидят на скамейках, мимо проходят обнаженные куда выше коленей тонкие девичьи ножки… стекла машин открыты, оттуда несется музыка, азартно рубятся в домино деды, будто приглядывающие за не менее азартными отпрысками, гоняющими мяч. Даже милиция, точнее три молодых парня в темно-синей форме, с сержантскими лычками на плечах, и желтыми шевронами "омон" на рукавах, и те — не блюдут, а наблюдают за всем этим беспокойным делом.
— Э-э…, - вдруг сказал один из них, указывая вперед подбородком. Омоновцы остановились, чуть отступили друг от друга, и словно перегородили дорогу странной тройке, шагавшей навстречу.
Почти любой горожанин старается выделиться среди толпы. Когда вокруг — множество людей, которые и знать то тебя не знают, особенно важно выглядеть стильно, важно, либо, наоборот — расхлябанно и вызывающе. Проколотые уши, ноздри и губы, дорогие куртки, дикие краски на голове, отутюженный костюм, драные джинсы, сапоги до бедер, татуировки, холеные бородки — в ход идет все, чтобы выделить их владельца из общей толпы. Чем больше город (и, соответственно, больше людей) — тем больше красок, новшеств, веяний, разнообразных течений и модных изысков.
Но эта троица дала бы фору всем. Существует такой стиль одежды, который можно назвать так — удобный. В этом стиле нет предпочтений или моды. Главное, чтобы человек чувствовал себя максимально удобно. В этом стиле соломенная шляпа легко сочетается с брезентовой курткой, с штанами цвета хаки, с узловатой палкой в руках, с ножнами на поясе. Все трое шли с рюкзаками, словно заправские туристы-пешники, и опытный взгляд сразу бы заметил, что идут они довольно долго, и команда эта уже опытная, сплоченная, где мужчины идут впереди и сзади, прикрывая женщину, и в рюкзаках у них, кроме собственной одежды и провианта, собрано все железо — котлы, пила, топор.
Тройка "омоновцев" и тройка "туристов" встретились, и последняя уже начала обтекать бравых парней с устрашающими шевронами, как один из милиционеров произнес, очень внятно и твердо:
— Предъявите, пожалуйста, документы.
Двое мужчин и одна женщина не обратили на эти слова никакого внимания. Они уже привыкли, что представители власти для них не помеха, что все уладится словно само собой.
— Стоять, — повысил голос второй омоновец. — Стоять не шевелясь. Руки… чтобы я видел…
Женщина сбавила шаг, повернулась. Лицо ее выражало недоумение, которое, впрочем, быстро сменилось досадой. Она чуть нахмурила брови, и внимательно посмотрела на бравую тройку в синих костюмах — на пару секунд в глаза каждому.
— Сами стойте, — произнесла она совсем тихо.
Но реакция, которая последовала за этим взглядом и фразой, ей совершенно не понравилась. Вместо того чтобы замереть, омоновцы, все трое, одним четким движением на всех — потянулись к оружию.
Женщину качнуло в сторону — словно ударили. Она обмякла, и повисла на руках у одного из своих спутников, белокурого высокого красавчика. Второй, жилистый старик, шагнул вперед, словно прикрывая друзей.
— Полина? — спросил он в недоумении.
— Заблокированы, — отозвалась та слабым голосом. — Их блокируют.
— Справишься? — спросил старик свистящим шепотом.
— Пытаюсь…
— Помочь?
Ответа он не дождался. Лица молодых людей, которые никак не могли достать свои пистолеты, постоянно менялись. То наполнялись решимостью, то обмякали, становились одутловатыми. Старик не стал ждать. Незаметным, легким и бесшумным движением он избавился от рюкзака, скользнул к "омоновцам", зашел сзади, двумя пальцами прижал первому сонную артерию, левой рукой перехватил второго… Третий сумел таки выдернуть непослушный "макаров" из кобуры. Этого старик ударил, тоже двумя пальцами, чуть пониже уха, отчего молодой здоровый парень начал медленно крениться, словно его огрели веслом по голове. Очень ловко, какими-то больше тычками и захватами старик сумел удержать всех троих, причем не просто оставил их на ногах, но и подтолкнул к стоящей неподалеку скамейке. Благо та была не занята и прикрыта со всех сторон кустами…
— Кондратий Федорович? — озабоченно спросил блондин.
— Все н-нормально, — чуть заикаясь просипел старик и подхватил свой рюкзак. — Пусть отдохнут, родные.
Больше никто не произнес ни слова. Придерживая женщину под руки, троица быстро зашагала прочь. Им осталось пройти еще метров триста, и они прошли их без каких-либо происшествий, а потом асфальт кончился, настал черед железных гаражей, за которыми уже вздымались старые тополя и березы. Еще двести метров — то тут, то там показались стройные сосенки, тропинка перестала быть грязной и жирной, исчезли кострища и пустые бутылки. Справа показалась вырубка, на ней лежали бетонные плиты вперемешку со сваями и столбами. Разбитая дорога, потом еще одна, со следами асфальта.
— Стоп, — вдруг остановилась женщина. — Стойте.
— Что еще? — обернулся старик.
— Они…, - лицо женщины приобрело болезненное выражение. — Они мертвы.
— Кто?
— Парни, эти… вояки… которых ты посадил на скамейку.
— Этого не может быть, — рассудительно произнес старик. — От т-такого не умирают.
— Они мертвы, — упрямо повторила женщина. — Но убили их не мы. Просто… так надо было…
Белокурый гигант, который снова было подхватил женщину под локоть, недоуменно переводил взгляд то на одного своего спутника, то на другого:
— Кому надо? — наконец спросил он.
— Нам надо было, — произнесла женщина. Потом вырвала локоть из пальцев блондина.
— Оставь меня. Нет у нас дороги назад. Мы у цели. Дорожник приведет нас… Пошли.
Она поддернула рюкзак и, вырвавшись вперед, уверенно зашагала по извилистой тропе.
1
Можно ли назвать обыкновенным письмо в черном конверте? Абсолютно черный конверт, без марок, без адреса, без штампов и печатей, с белым, глянцевым листом бумаги внутри.
«Уважаемый Александр Сергеевич!
В связи с рядом событий, произошедших в последнее время, покорнейше просим Вас принять гостей и оказать им всевозможное содействие.
С уважением и надеждой на понимание».
Все. Больше ничего кроме этих слов. Подписи не было.
Поначалу Александр Сергеевич решил, что это первоапрельская шутка. На дворе стоял март. Молодой человек посмеялся, и положил письмо на полку с книгами. И забыл, пока не появился первый гость.
Он появился на закате, вошел в подъезд дома, нашел нужную квартиру, позвонил. Дверь открыла Наталья Николаевна, жена Александра Сергеевича. Тот, кто стоял на пороге, произвел на нее сильное впечатление. Впрочем, Иван производил сильное впечатление практически на любого. Это был высокий молодой человек. Если точно, то росту в нем было два метра и весу ровно девяносто килограммов. Голубые глаза смотрели прямо и немигающе. Белоснежные прямые волосы забраны в пучок на затылке. Нос с едва заметной благородной горбинкой. Чуть впавшие щеки, бархатная кожа. Этакое блондинистое совершенство, мальчик с обложки, гроза женщин, гордость матери, предмет зависти для друзей, хороший выбор даже без наличия денег, обаятельный нахал, ветер в голове и прочая, с последствиями. Наверно, за свою не очень длинную жизнь он привык к тому, что любой, кто с ним стакивается, первые несколько секунд не может ничего сказать. Поэтому и заговорил первым: