Головы, куда не погляди — головы. Русые, черные, рыжие, стоят в ряду, ничего не понимают… Или не хотят понимать?
— Не ссать! — заорал Александр оробевшим «стачечникам». — Выполнять задачу!
— Лежать, суки, — глухой голос перекрыл все остальные голоса. Артемич встал на капот, легко держал автомат в высохших руках. — Шофер, положи вон тех, дальних. Кощей — тебе вон те, у флага, Назар и Лебедь — держите ворота… Иди, Санек, вытаскивай гнид…
Они бежали, грубо сбрасывая тех, кто на лестнице.
— На улицу… лежать… руки за голову… на улицу…
Треск выстрелов, звон стекла, темно, как у негра в ухе — на первом этаже нет дверей, нет окон.
— Наиль, черный ход!
— Вылазь, падла! Руки за голову! Встать!
— Молчать! — выстрел.
По лестнице кубарем валится человек в погонах.
— А-а! Стоять, сука, убью!! — крик, женские вопли, треск выламываемых дверей. Матросы на площади, пулеметы к бою, флаг на крышу…
Саша и сам не заметил, как в магазине кончились патроны — сменил автоматическим движением — палец сам жал на спуск, глаза методично выбирали тех, кто бежит…
— Вниз… на улицу… руки за голову… лежать!
Получается, мать его! Почти получилось!! Есть норма, начальник!!!
На третьем этаже Александр догадался выглянуть в окно. Лежат, в куртках, в тренировочных штанах, поодаль закинули руки на затылок те, кто успел переодеться в хаки, всех положили — молодец Артемич. На выходе стоят двое, кладут тех, кто на подгибающихся выбегает из подъезда. Черный ход, здесь есть черный ход! Саша метнулся к другому окну.
— Лежать! — заорал он, выбив стекло. — Лежать! Огонь!
И четко, словно в тире, цевье на подоконник, одиночными — раз, два, три четыре, все — в головы. Залегли! Все равно не уйдут — военкомат огорожен бетонными плитами с «колючкой» поверху. Выход один.
— Лежать! Кто двинется — убью!
Теперь вниз… вниз… кто не успел, тот опоздал… Татары и «чехи» уже на четвертом, сейчас они тоже пойдут вниз — и после них уже никого не останется…
Глухой ропот, будто из-под земли, сотни и тысячи людей, согнанные на убой — они не знали, как поступать. Что делать, зачем, кто эти демоны на грузовике? Может, война?
Ах ты, мать моя, сколько же народу! Мальчишки еще, молоко на губах не обсохло. И мужики, уже сто раз стрелянные, под сорок лет, с бородами. Сколько же вас, тупых и серых, собранных в стадо. А где же пастухи?
— Врачи — отошли — вниз — на землю — руки за голову! — скомандовал Саша.
— Остальные — медленно встать — лицом к окнам — к окнам, я сказал — медленно — напр-раво! Эй, стоять!
— Вы не имеете права! Вы ответите! Кто такие? — опомнился, падла.
Саша вскинул автомат. Короткая очередь — в спину. Длинная — в воздух.
— Хлебала закрыли!! Еще звук! Убью! Плотней, плотней! Наиль, Тимур, ко мне! Загоняй их!
Военкоматовское здание изогнулось пузатой буквой «П», как тройка станков на линии, образовав нечто вроде глухого двора, закутка внутри себя. Окна первого этажа заложены кирпичами, на втором — решетки. Александр поначалу пытался углядеть — нет ли в толпе призывников и врачей. Только офицерье…
— Баб куда? — зычно крикнул стачечник по прозвищу Кощей, длинный скуластый парень с черными безумными глазами. Кощей в одной руке сжимал автомат, другой крепко держал за волосы довольно симпатичную девицу в темно-зеленой форме. Александр разглядел на плечах женщины лейтенантские погоны — и махнул рукой.
— Пошла, кобыла! — рявкнул Кощей, одним движением швырнул женщину в общую толпу.
— Куда! — Денис-укладчик впечатал в асфальт толстого майора, тот заверещал — но второй удар, прикладом — раздробил офицеру череп.
Наиль ножом валил одного, плавным движением в развороте насадил на остриё второго, двое уже валяются — у одного из горла темно-коричневая кровь, у другого — ярко-розовая, даже пенится… Вот, блин, тараканы. Так и норовят разбежаться…
— В кучу их, мля… Плотней… Куда прешь, сука!
— Что вы делаете? Чего вы хотите?
— Стоять!
— Отойди, кому говорю!
— Сволочь!
— Убью…
«Они же их сейчас всех замочат, — с ужасом понял Саша. — Надо что-то делать…»
— Тихо! Стоять!! Слушай!!! — он набрал в грудь побольше воздуху.
— По закону революционного времени! — Александр вдруг с ужасом понял, что ему нечего сказать, кроме этих идиотских слов. Надо их постращать, и отпустить. Что с них брать — люди подневольные…
Черта с два — подневольные! Связи нет, на улицах непонятно что творится, боеспособные части уничтожены — надо сзывать народ. Пусть ходят патрулями, пусть лезут под пули или что еще там, наше дело — организовать. Мало ли мы не понимаем — в таких случаях существуют инструкции, закон, наконец. Если государство в опасности, то надо найти и собрать тех, кто его защитит. А государство — это мы — все мы — ты что, не хочешь себя защищать? Убийственная логика. Мы имеем право послать тебя на смерть, но ты даже послать нас к черту не можешь. По закону военного времени…
— По закону революционного времени, — упрямо повторил Александр. — Вы, как пособники контрреволюции, приговариваетесь к смерти. Расстрелом! Готовьсь! Цельсь! Пли!!!
Стачечники как будто только и ждали этой команды. Треск автоматов и крик, отчаянный, полный страха и не поймешь, кто кричит, в воздухе, перед толпой — странные клочья, словно бьётся красное стекло. Наиль меняет магазин, поводит дулом — вправо-влево, скалит зубы волчьей усмешкой, глаза остекленели. После четвертого магазина поднимает руку вверх — тишина! Как устали уши от этого моря непривычных звуков, от трехэтажного мата, рева мотора, треска автоматов, звона стекла, криков, в которых не разобрать слов — а теперь все утихло. Татарин потрогал ствол своего автомата, подул на ладонь, сменил магазин и пошел вперед, прямо по телам, опустив оружие вниз — проверяя ножом: все ли так, как надо?
Но еще не все, далеко не все…
Дыхание перехватило. Что он будет говорить? Что ему сказать тем, кто уткнулся мордой в асфальт, в траву, в песок? Их так много, а выход всего один. Они бы могли задавить нападавших голыми руками, разорвать в клочья, но это просто толпа, состоящая из маленьких испуганных людей, и даже если найдутся смельчаки — остальные бросятся врассыпную, пытаясь штурмовать неприступные стены, пока их не скосят огнем.
— Дяденька! — расслышал Саша громкий шепот. Мальчишка, совсем мальчишка, рыжий, в глазах — страх и отчаяние, лицо в грязи. Ах ты, сосунок без мозгов, человечишко недоделанный, стыдно даже стоять рядом с тобой, смотреть в глаза…
— Ну что? — закричал что есть сил Саша, чувствуя, как голос срывается.
— Хотите, как в сорок первом? На роту винтовка, и та не стреляет! За родину, за Сталина?
— Молодцы, — прошептал он. — Молодцы.
Ничего он не будет объяснять. Не хочет, да и не надо. Если сами не поймут — никто не объяснит…
— Эй, бараны, поднялись, и без глупостей — за ворота. Домой, братцы, домой. Нечего здесь делать. Дома есть дела.
— А еще раз увижу кого, кто строем ходить будет, — снова повысил голос Александр. — Пристрелю на месте. Идите домой, ребята.
Люди поначалу не верили, никто не поднимался. Только один, крепыш, коренастый, большеголовый, встал с земли, не торопясь отряхнулся, злобно блестя глазами на Сашку.
— Пошел я, — сказал смельчак.
— Пошел ты, — согласился Александр.
— И запомни, — громко и внятно сказал за плечом Наиль. — Этот человек тебе только что жизнь спас.
Они сидели на ступенях и ничего не делали, улыбались августовскому солнышку, остывшие автоматы — между колен. Наиль разносил по сто грамм каждому, под мышкой спряталась трехлитровая пластиковая бутыль. Откуда взял? И когда? Саша выпил, не чувствуя вкуса. Следующий — Тимур. Булькает водка в пластиковый стаканчик.
Костистая рука протягивается, чеченец медленно выливает прозрачную жидкость в рот. Глаза краснеют, Тимур глухо кашляет. Саша не верит глазам. Но приходится, черт побери. Все, нет пути назад. За нами… А что за нами? Москва? Разжиревший монстр, опухший от денег и вседозволенности. Спускающий законы на бумажках, не желающий ничего слушать, ничего понимать. Надо убивать монстров. Это только начало — понимает Саша. Большая кровь еще впереди. Впереди много работы. Но он не боится работы, какой бы невыполнимой она не казалась. Глаза боятся — руки делают.