Александр подобрал одну из кос, вытащил меч Полеслава, одним движением перерубил древко, сделал из длинной рукояти деревянное копье.
— Кощей, дай нож, — попросил Мастиф.
— Пойдемте, пареньки…
Мастиф подошел к спорной меже (сколько земли вокруг, даже оглянутся страшно, а сцепились все-таки, из-за поганой сотки!), воткнул косовище без косы острием вверх. Прямо в середку «прохода» вогнал, чтобы все видели — никому лишнего не достанется. Люди широким кругом столпились вокруг Мастифа и двух мальчиков.
— Вот тебе нож, — вложил в маленькую потную ладошку оружие. — И тебе, — вытащил Мастиф свою «Барракуду».
— Будете биться до смерти, а ваши папаши — на вас пусть смотрят, коли не могут сами такой пустяковины решить, — говорил Мастиф, с удовольствием слушая, как за спиной разрастается и ширится гул встревоженных голосов.
— Тому пацаненку! кто проиграет! — уже кричал Мастиф. — Я отрублю голову! и насажу на этот кол! Чтоб теперь каждый знал, где его межа проходит! Ну, что встали!
— Да что же вы смотрите, мужики! — взвился в небо бабий вопль.
— Гаврилка! Отпусти меня, морда!
— Сами позвали…
— А-а! Ы-ы! Урод, сволочь, гад поганый, сын собачий! — набирала обороты толпа.
— Я тебя убивать буду! Убери пушку!! Не понял, что ли?!!! — ревут «волкодавы». Сейчас кто выстрелит — и понесется кровавая забава.
— Тиха-а! — рявкнул Мастиф.
И, словно по мановению волшебной палочки — все стало стихать, мужики утирали потные лбы, бабы давно похватали ребятишек, ножи валялись в траве. Александр подобрал их, совершенно спокойно вложил «Барракуду» в ножны.
— Ну что, угомонились? — спросил он громко.
Угомонились. Сняли ненависть. На «собачьего сына» перебросили.
Мастиф сплюнул под ноги, посмотрел на «Белого», потом — на «Костлявого». Оба сникли, насупились. Видно — поняли.
— Что мы — звери? — совсем негромко сказал «Белый», но услышали все.
— Дядька Андрей, — попросил «Костлявый». — Давай по-хорошему. Надо же, а? Чего это мы так? А, дядька Андрей!
— Ну, я здесь больше не нужен, — объявил Мастиф и собрался было уходить, но заметил далеко, на краю поля две фигуры. Женщины, обе — в городской одежде, которая так нелепо смотрится на широком лугу среди бесконечных волн светлой травы.
— Это кто? — спросил Мастиф.
— Это так, — отозвался Андрей Седухин, который уже тряс руку бывшего кровного врага. — Из социальной защиты приходили. Спрашивали — сколько урожай собираем?
— Спрашивали, значит, — сказал Мастиф, и брови на лице сошлись в стальную полосу. — Спрашивали, говоришь…
Город спокоен и пустынен. Кажется, что серые здания вокруг — это гигантские склепы с широкими, грязными стеклами. Некому бить эти стекла. Всех бандитов и хулиганов, включая тех, кто был в погонах — перебили сверхчеловеки в первый же день. Страх вполз на улицы. Страшно выходить ночью из темного дома.
Каждый подъезд провонял — люди не слишком стеснялись отсутствия канализации. Кое-где видны потеки буйного пламени — видно, чересчур обогревались зимой. Но живут, все еще живут в городе. Приспосабливаются. Так уже приспособились, что снова решили рабов себе завести. Да только рабы теперь дикие пошли. Без боя не сдаются. Да что без боя! Умные стали рабы… Как только почуют, что где-то объявились новые претенденты в «хозяева» — в штыки их, в кровь, в мясо.
— Хитрые стали, — гудел под ухом Кощей. — Во дворах спрятались. Там раньше комитетское здание было. Три подхода, все перекрыто баррикадами, на крышах — снайпера сидят. И внутри — сотня бойцов. Может, больше. Начальство внутри, с семьями… Надо народ собирать. Всей лавой навалимся — и конец всему…
Мастиф усмехнулся. Он примерно знал — о каком месте говорит Кощей. Штурмовать такой укрепрайон — самоубийство. Самый правильный вариант — вести партизанскую войну, разбиться на тройки, снимать людей в форме по одному, не давать продохнуть, перекрыть подачу воды, а через месяц сами сдохнут… Только вот некогда. Сено надо убирать, картошку скоро копать, в садах урожай пойдет. Скотину к зиме забивать — коптить и солить. Грибная и рыбная пора грядет. Некогда в войнушку играть.
Сейчас Мастиф посмотрит — и решит. Может, зимой придем? Или сделать самодельного аммонала — и взорвать все к чертям?
— Хорошо, волки позорные, укрепились…
Мастиф с «волкодавами» притаились за пятиэтажкой. Курили. Иногда выглядывали из-за угла. Похоже, об их прибытии (и уж тем более — о цели прибытия) уже догадались. Суета около баррикад из кирпичей и мешков с песком прекратилась. Никого не видно, потные руки сжимают оружие.
— Сашок, — начал Артемич, после того как еще раз выглянул за угол. — Помнишь в девяносто первом?
Мастиф угрюмо кивнул, хотя еще не понимал — к чему клонит старик.
— Знаешь, откуда налоговая полиция появилась? — продолжал Артемич. — Тогда все в коммерсанты подались, декларации и квитанции сами заполняли. Десять тысяч частников и столько же предприятий. И так — в каждом городе. Очереди были — жуть.
Артемич усмехнулся и продолжил:
— Тогда «братки» делами заправляли. У нас — спортсмены бывшие. Так вот, прокатилась тогда по России волна. Стоит очередь — человек двести-триста. И кто-то придумал — скинуться всем небольшой денежкой, да вызвать «братков» на часик. Зря, что ли, они «крышу» держат? Прикинули, скинулись, братки приехали. Десять минут шум и гам в конторе — и за час все бумажки подписали. Моя женка тогда в очереди тоже стояла. Когда рассказывала — аж глаза светились. Есть все-таки справедливость, — вздохнул Артемич. — А потом полицию им сделали, решетки на окна. Охрану поставили — как здесь. «Братков» перестреляли…
— Ты что, предлагаешь Гаврилу вызвать? — догадался Кощей.
Мастиф сел спиной к дереву, прислонился к шершавому стволу. Гаврила, это, конечно, хорошо. Архангел гребанный… Он бы им устроил «братание».
— Вот гадство, — прошептал Саша. Сзади послышался шум множества ног.
— Приготовится к бою! — заорал Мастиф. — Счас устроим, мать их, штурм Перекопа…
— Свои, — орали сзади. — Не стреляйте! Мы к вам!
У Александра со лба скатилась холодная капля. Пришли, поняли.
— Эти твари к нам вчера приходили… Мне зуб вышибли… Заготконтора, мать их за яйца…
— Сашка, судоремонтники пришли, — кричал Артемич. — И коновалы.
— Что? — осклабился Кощей. — Хвост прищемили?
Через полчаса Мастиф склонился над нарисованным от руки планом действий.
— Пока идет лобовая атака, — объяснял он новоиспеченным командирам. — Все поддерживают ее огнем. Прорвемся вот здесь, — Мастиф указал на самую широкую баррикаду. — Ворота в крепости — самое слабое место…
— А кто в атаку пойдет? — тихо спросил Артемич.
На миг затихли все. И — побежали шепотки по рядам, каменели лица, сжались кулаки. Мало кто из лобовой атаки вернется. Мастиф достал из нагрудного кармана сигарету, закурил. Потом снял с плеча автомат, аккуратно расстегнул пуговицы на рубашке.
— Я пойду, — сказал он. — Один.
И сразу дышать легче стало.
— Если не прорвусь — за мной не ходите. Другой план думайте…
— Как — один… — не понял чеченец Тимур.
— Да не дрейфь, салага, — рассмеялся Мастиф. — Нас двое будет. Гнедко мне седлайте…
— Не дело это, — бурчал над плечом Артемич. — Двести метров. Не пройдешь. А даже пройдешь — что толку?
— А в рабы записываться — это дело? — так же тихо спрашивал Саша. — Знаешь, Артемич, как я этих гадов… Стратегический запас продовольствия у них… На армию, на год. А оказалось — десять ящиков тушенки, а горючее разворовали уже лет десять назад. Молоко из соседней области возили. Курей из Америки… Ты видал, сколько земли у нас! Сколько мы прокормить можем? Сотня мужиков всего… Весь город можем прокормить… А надо будет — весь город под нож поставлю. В назидание гадам… Давай Гнедко, не подкачай. На нас с тобой одна надежда! Свобода, блять, или смерть! Пошел!
Силен владимирский тяжеловоз. А Гнедко из них — самый сильный. Десять тонн с места сдвинет — даже не фыркнет. Тяжело бухают копыта, стальные подковы шипами насквозь продавливают разгоряченный асфальт. Тонна живой мощи — а над ней семьдесят кило разъяренной воли.
— Сашка! — орет сзади Артемич. — Сукин сын!