Во главе стола посадили высоколобого командира. По правую руку пристроился Володя с развороченной грудью. Мастиф запретил класть мастеру ножевого боя в тарелку навоз. Сам вырезал сердце и положил, аккуратно разложил приборы — ложку, вилку, нож. Всех остальных сажали вперемешку, женщин — тоже, привязывали ремнями и проволокой к железным стульям, руки клали на столы, каждому в тарелку — по куску коровьего навоза. Хорошее дерьмо привез Полкан, свежее, прямо из-под коровьей задницы, еще дымится. Кушайте, гости дорогие, хозяев не забывайте. Пейте, всем нацедим, за здоровье, за дружбу, за взаимопонимание. За нашу победу, блин…
Александр после бойни устал, хотелось лечь и вздремнуть где-нибудь в холодке, а еще лучше — снять кровавое тряпье с тела, окунуться в горячий пар русской бани, взмахнуть березовым веничком, с довольным кряканьем хлебнуть холодного пивка… И не думать, ни о чем не думать. Не сомневаться, не сопоставлять, не тревожиться.
Ему казалось, что страх остался где-то там, позади… В пяти годах ходьбы от этого места, глубоко под землей, среди стен с зелеными разводами. Но грудь спирало, иногда становилось трудно дышать и было стыдно — невыносимо стыдно за уже совершенное — и за то, что еще только будет совершено… Неужели так трудно — не думать?
Александр искал причину страха и стыда, и в конце концов понял, что ему стыдно перед сыном. И страшно — тоже перед сыном. Иван появился на площади, спокойно шел, не смотрел под ноги. Казалось, что маленького сверхчеловека не пугают трупы, и по глазам было видно — не боится Ваня ни смерти, чужая она или своя, и стыд ему тоже неведом. Бойцы Мастифа переставали ругаться, прятали взгляды, отступали перед мальчишкой. Наверно, им тоже было стыдно, что они, здоровые и сильные мужики, вынуждены были обратиться за помощью к маленькому и беззащитному на вид существу.
— Ты мне помогал? — хрипло спросил Мастиф Ивана.
— У тебя не было шансов, — ровно ответил сын. — Володя мог убить тебя с закрытыми глазами. Я просто дал тебе время. Я вообще никому не помогаю.
Звенит юный голосок — как по сабле оселок искры высекает.
— Значит, помог все-таки, — проворчал Мастиф довольно. И снова кольнуло сердце, словно котенок за пазухой бьется, выпускает острые коготки…
Последствия расправы над элитным отрядом специального назначения оказались неожиданными. Об избиении суперпрофессиональных убийц верхушка "Новой власти" узнала на четвертый день. Странным образом выжила одна агитататорша — та самая, рыжая. Только теперь в ней не было задора, пропал смех, голос стал сиплым — ее здорово ударили прикладом по горлу. Шамкая беззубым ртом она рассказала командиру загранотряда на границе Судуйской области о случившемся, после чего отдала богу душу. В столицу поскакал гонец на элитном скакуне, и уже через семьдесят два часа генеральный секритариат спорил на счет судьбы Мастифа.
Были подняты регулярные войска — не батальон, не полк и не дивизия… Двадцать четыре тысячи штыков при поддержке восьми аэростатов и восьми батарей дальнобойной крупнокалиберной артиллерии. Кое-кто в секритариате малодушничал. Эти немногие, похоже, прекрасно понимали, что может получиться из военной компании. Они, эти "кое-кто" уже сталкивались со сверхчеловечеством — и остались живы.
— Мы все знаем, что в Судуйской области расположена лаборатория, откуда и вышла эта цивилизация. Поймите, военная агрессия только усугубит ситуацию, — доказывал на закрытом заседании один из ораторов и чувствовал, что слова пропадают впустую. Он уже собирался махнуть рукой, плюнуть на все, и заявить о своем выходе из секритариата (черт с ними, все одно пропадешь!) — как в полутемную залу зашел военный. Полковник, бряцая шпорами и придерживая саблю, прошел к "генеральному" секретарю, склонился, что-то прошептал тому на ухо.
Даже в полумраке было видно, как "генеральный" сначала покраснел, потом побледнел — резко, почти без перехода, до синюшного мертвецкого блеска.
— Граждане, — голос "генерального" почти не выдавал волнения, но те, кто знали его хорошо, уже поняли — случилось нечто из ряда вон выходящее. — Заседание откладывается. На неопределенный срок.
Но тут в зал ввалился еще один человек. Он был стар и выглядел невероятно уставшим — словно только что марафонскую дистанцию пробежал. В изодранной форме, с дымящимся автоматом в руке. На плечах его тоже горели полковничьи звезды — но ничего докладывать он не собирался.
В это же время, в маленькой комнатке на краю города Судуя сидели двое. Иван, подключившись к компьютеру, играл в какую-то совершенно невозможную стратегию. Перед мальчиком стояло, лежало и висело аж пять мониторов, на нос он нацепил бинокулярные очки — картинки на каждом из экранов были разбиты на множество окон, и в каждом шла война — не на жизнь, а на смерть. Зеленые бронетранспортеры давили синюю пехоту, тяжело ухала дальнойбойная артиллерия, каждую минуту динамики предупреждали о том, что "враг атакует". Александр сидел рядом, откинувшись на спинку стула, и наблюдал за сыном. Он уже не пытался "помочь", взять под контроль хотя бы одну из военных группировок, показать свой класс "стратегического гения". Когда играет сверхчеловек, то не хочется даже ввязываться в игру. Даже издали посмотреть страшно.
— Ты бы нам подвел электричество, — сказал хрипло Саша. — Надоело впопытьмах мыться. Хотя бы в баню. А то понаставил компьютеров…
— Пап, зачем? Ты что, помрешь без этого? — отвечал Иван, не отрываясь от игры.
— Не помру, — согласился отец. — Но очень хочется на лампочку посмотреть.
— Вот так и начинается буржуйство, — явно кого-то передразнивая. — А без электричества можно буржуев голыми руками задавить. Надо…, - положение на одном из экранов становилось очень серьезным, — только знать… кого давить… и как… и что потом делать. А помереть все равно не помрешь, обещаю… Все, сдаюсь.
— Здорово Полеслав дерется, — заявил Иван, как только потухли мониторы.
"Это я знаю, — хотел сказать Мастиф. — Это я уже проходил".
Но Саша промолчал, только лоб наморщил.
— Ты о прошлом не думай, — радостно заявил Иван, поворачиваясь к отцу. — Ты из него выводы делай. Ты знаешь, что сейчас в столице нашей родины творится? Ты тут такую бучу заварил — вселенского масштаба. Все уж смеются над нами.
— Чего смеются?
— Ну, говорят, что собаку завели себе, а собака так тявкнуть может, что дом развалится.
— Какую собаку? — медленно соображал Александр. Когда он понял, то рука сама собой потянулась к кобуре.
Ах, вот вы как? Собаку, значит, завели? Мастифа. Породистого такого, бешенного.
— В общем, не велено тебя никуда пускать, — беззаботно продолжал Иван. — А то я уж было губу раскатал. Там, где раньше десантники стояли, боевые машины остались. Тридцать штук. Хотел их к делу приспособить, да видно — не судьба. А здорово бы было. Я вам бы самопочинку ввел, бесконечно патронов, горючее не кончается. Не шутка ведь. На нас три полные дивизии шли, с аэростатами на конной тяге, — мальчишка засмеялся, и по коже Александра пробежала морозная поземка.
Вот как! Запихнул бы нас Иван в железные коробки — и навстречу пешему войску. Стратег, тоже мне…
— И что? — хрипло осведомился Мастиф.
— Да ничего.
Тут дверь в комнату открылась, и в образовавшийся проем глянула очаровательная мордашка.
— Ванечка, ты скоро? — поинтересовался нежный голосок.
— Да иду, иду! — хрипло, явно опять кому-то подражая, проворчал пятилетний постреленок.
— Ничего, — снова повернулся к отцу сын. — Гаврила со мной связывался. Спросил — сам справишься?
— Я то справлюсь, — прорычал Мастиф.
— Да не про тебя разговор, — улыбнулся Иван. — Я гулять пошел, ты не волнуйся. Я уже "накрыл" всю эту шелупонь, носом ткнул в будущее. К нам переговорщики придут, мальчишка наморщил нос. — Года через три, не раньше. Ты подумай — как с ними поступить. Это уже на твое усмотрение, я в такие дела не лезу.
— Ксюха, иду я уже! — голос Ивана снова изменился. Мальчишка поднялся со стула — и исчез, только воздух всколыхнулся.
— Ива-а-ан, — протяжно заорал Александр. — Появись на секунду!
— Здесь я еще, — ворчливо отозвался сын.
— Чтобы к двенадцати дома был! — рявкнул отец.