Эворон
Роман «Эворон» — десятая книга Юрия Шевченко, литератора, чьи творческие пристрастия накрепко связаны с Дальним Востоком — землей, знакомой ему не понаслышке, исхоженной им от Чукотки до уссурийской тайги с репортерским блокнотом. Чистым воздухом этого «далекого, но нашенского» края дышат лучшие страницы повестей и рассказов Шевченко, простые и мужественные люди великой окраины нашей Родины — его любимые герои.
Остался верен себе автор, создавая и роман «Эворон» — широкое художественное и историко-публицистическое повествование. Книга зовет читателя к осмыслению емких пластов отечественной истории, тех глубинных связей, что незримыми нитями соединяют восток и запад нашей страны, осмыслению неотделимости Дальнего Востока от судеб России.
В книге, во многом посвященной истории — хотя и недавней, горячей кровью пульсирует и день сегодняшний, наша современность — и я отношу это к главным достоинствам книги. Не хочу предвосхищать мнение читателя, отмечу только свое восприятие: с равным правом назвал бы «Эворон» и романом историческим, и романом политическим. Политическим не только потому, что он воссоздает перипетии борьбы за Дальний Восток в разные годы и эпохи, переносит читателя в стан врагов, пытавшихся извлечь политические выгоды из обострения обстановки в этом районе нашей страны. Политическим я бы назвал роман в первую очередь потому, что в значительной своей части книга посвящена проблемам хозяйствования. А это вопрос не только экономический.
С тем же правом можно отнести книгу Юрия Шевченко и к остросюжетным произведениям: почти детективная интрига держит в напряжении от начала до последних страниц. При всей многоплановости роман един, как художественное произведение, поэтичен, окрашен любовью автора к природе, к людям Дальнего Востока.
И любовь эту Юрий Шевченко умеет передать зримо и своеобразно.
Генрих БОРОВИК
ПРОЛОГ
Первой военной весной льды в Татарском проливе держались упрямо, на радость местным охотникам.
Метались по проливу южные ветры, съедали снег, пригревало солнце, воскрешая глубинное сияние льда. В полдни вспыхивали на равнинах моря извилистые трещины, рушились с шорохом острые глыбы осенних торосов. А из полыней выбирались на припек пятнистые нерпы.
Промысел на тюленей спасал в голодную зиму все побережье — ульчей и нанайцев, нивхов и эвенков. Нерпичьи шкуры шли на кухлянки, мясо — в пищу, жир теплил каганцы в плошках, лечил от хвори людей и оленей. Старики в прибрежных стойбищах, схоронившись от молодых глаз, доставали божков-пеликенов, резанных из моржового бивня, увещевали их — подольше бы продержаться льду!
Мартовским утром вышли на охоту в бухту Горностай два человека.
Двигались они порознь, поодаль друг от друга, как положено на промысле. Короткие лыжи, подбитые мехом-камусом, скользили чутко, прокладывая тропу. У первого — высокого старика с жидкой седой косицей — в нартах лежала берданка. Второй, помладше и ростом помельче, нес винчестер.
Они удалялись от берега в глубь пролива, к скале, что маячила туманным пятном у горизонта. Шли все утро. И только там, вблизи скалы, первому из охотников улыбнулась удача. Узкие глаза его разглядели нерпу на краю большой полыньи, жирную, серебристую, с подпалинами нерпу и рядом двух белых ее детенышей. Опушенные ресницами глаза зверей смотрели на человека открыто и жалобно, словно предчувствуя близкую гибель. Старик, подавив вздох, расчехлил берданку.
Эхо выстрела, отдавшись от граней скалы, долго блуждало по стылой пустыне пролива. Нерпа и два детеныша, испуганно семеня ластами, поползли, невредимые, к полынье. Скользнули в зеленоватую воду. Зато упал старик.
Едва разошлись и успокоились круги в полынье — к старику подошел второй охотник. Был он тоже узкоглаз и с косицей, порос по тугим щекам жидким волосом, но без седины. Низко подпоясан ремешком, на крепких, с кривизной ногах — торбаса. Присев на корточки возле старика, стал раздевать его, стягивать меховую кухлянку с капюшоном. Изнутри кухлянки, на спине, расползлось свежее красное пятно. Охотник вытер пятно о снег, затоптал кровавые следы. Уложил одежду, лыжи и ружье в нарты. А старика столкнул в воду.
За скалой, у восточной ее стороны, освещенной солнцем, он выбрал укромный уголок в мешанине тающих торосов. Укрытый с трех сторон ледяной грот. Втащил сюда, в голубой полумрак, нарты, уселся на них.
Ждал он долго. Иногда доставал из-за пазухи часы и компас в чехле.