Милиционер Легостаев был новенький, стройно затянутый в ремни, не участковый — участкового он знал хорошо. Этого же Бобриков дотоле не встречал и потому испугался.
Село толькино разве что на карте называется селом. На самом деле Ольгохта — два десятка рубленых домов на курьих ножках, темных, кое-где тронутых зеленоватой прелью сваях. Стоят дома одной улицей в верховьях реки вдоль берега, а с тылу примыкают к селу топи, переходящие в низкорослую тайгу.
Легостаев исполнил какие-то свои дела в правлении колхоза и уселся на бревнышко у Силинки, возле фанерного щита автобусной остановки. Солнце опустилось в тайгу на том берегу, по небу пошли сиреневые сполохи, и оттого вся речка стала лиловой. Он просидел таким манером больше часа и за все это время не увидел ни одной живой души. Утром в правленческой избе бухгалтер объяснил причину: пошла кета. Почти все мужское население Ольгохты укатило на моторных плоскодонках на путину. Бухгалтер был нынче единственным мужчиной в селе. Хотя нет — еще тот высокий горбоносый парень, что заглянул в правление вскоре после прихода милицейского глиссера, почему-то покраснел и тут же скрылся. Бухгалтер поглядел ему вслед поверх круглых железных очков и сплюнул.
— Гуран еще, прости господи!
Видел Легостаев этого парня и в продмаге, но мельком.
— Если вы автобус караулите, то зря, — подсел на бревнышко бухгалтер. — Не будет его сегодня.
— Авария?
Бухгалтер спросил сигарету, раскурил, критически морщась от городского курева, и пояснил:
— Расписание. На ночлег вас надо определять, вот что…
— Верно, отец. Есть еще дела на завтра в лесхозе.
— А куда — черт-те знает…
— Да в любую избу, мне все равно…
— А мне нет. К бабам нельзя, мужики потом голову открутят. Идем уж к Бобриковым.
Они отправились в конец улицы, к последней избе, скроенной на один лад с соседними: забор-частокол, передний двор, наполовину заваленный штабелем поленьев на зиму, второй дворик с русской печью посредине, крепкие стены из вымокшей лиственницы.
Еще издали милиционер заметил горбоносого парня. Он стоял у воды, топором вылавливая из реки бревнышки, какие покрепче. Увидев людей, бросил топор и ушел в дом.
— Натуральный Бобриков, — заметил бухгалтер. — Эй, Толька-а, представитель к тебе!
Парень нехотя приблизился из глубины двора к калитке. Глядя в сторону, спросил глухо:
— Из города, что ли? Насчет икры ко мне?
Легостаев пожал плечами.
— Почему к вам? Я в колхоз. Какой икры?
— Будто не понимаете. Нет у меня, нет…
— Хватит тебе! — перебил его бухгалтер. — Сказано — человеку ночлег нужен.
Парень помолчал, морща лоб.
— Так вам переночевать? — он сразу повеселел. — Ну, это другое дело! Понятный вопрос. Переночевать — пожалуйста. Маманя! Повечерять нам!
Застенчивость его словно ветром сдуло. Широко шагая впереди гостя, он прошел во двор, скинул перед избой резиновую обувь.
— Заходите.
Изба была просторна, благоухала хвоей. Бобриков ловко одернул скатерть, смел крошки, достал хлеб и творог, потом, помешкав, четвертинку — с вопросительным взглядом. Легостаев покачал головой, показывая, что есть-пить не будет.
— Усек, — сказал Толька, но ничего со стола не убрал.
Лейтенант спросил:
— Утром бухгалтер вас гураном назвал. Это как?
— Гуран? — усмехнулся Бобриков. — Сами с запада будете? Ясно. Гураны — сословие такое. Уссурийские казаки, попросту сказать. Самые почетные люди на Дальнем Востоке! Могу вам книгу дать про них почитать, с возвратом…
Тут только милиционер заметил в горнице этажерку с книгами.
— Про нас, гуранов, так сказано: прибыли мы сюда из России три века назад. Без пожиток и всякого добра. Одни жернова привезли. Руки и жернова. А? Вот какие люди!
Руки хозяина мелко дрожали. Прямо в лицо Легостаеву смотрели больные воспаленные глаза.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Жизнь в Ольгохте скучноватая.
Долгую зиму пропадает таежное сельцо под снегами. Рыбаки сидят безвылазно в избах, чинят сети и вентеря, которые и зимой, лежалые, по-старому остро пахнут рекой и рыбой. Гоняют чаи с бодрящей ягодой — лимонником. В субботу молодежь числом десять человек топает валенками в клубе или смотрит кино, если передвижка пробьется сквозь заносы.
Зато весной закипает Ольгохта, как котелок на огне.