Божественная свирель «шо» лила свои звуки, вызывая слезы признательности и волнения…
Человек на циновке «татами» закрыл глаза и тотчас же на смену тому, что мгновение назад услаждало его рассеянный взор — на смену чайничку на цепи-подвеске, украшенной металлической закопченной скульптурой карпа, на смену хризантемам, выращенным в помещениях и теперь пересаженным в открытый грунт, хризантемам, томно колеблемым ласковым ветром (каждый цветок — отдельно, на бумажной тарелочке-подставке, чтобы нежные продолговатые лепестки покоились на них, а не свисали беспорядочно), на смену Ёко-сан, перехваченной по талии широким поясом «о́би», что на спине, под лопатками, был завязан пышным бантом, — пришла другая картина. Еще рельефная, выпуклая — дело было три дня назад.
Три дня назад на окраине города, в одной из зловонных лачуг, был наконец-то схвачен неуловимый Ван Шень, за которым люди Доихара охотились давно и безуспешно — китаец был ловок, обходил ловушки. В деревнях, где он появлялся, крестьяне отказывались возделывать мак и посещать опиумокурильни, отказывались также употреблять слабый наивный гашиш и забористый героин.
Для облегчения восприятия японцы называли Вана партизаном, хотя он, вероятнее всего, еще не являлся таковым — его проповедь носила, судя по донесениям, религиозно-мистический характер. Но была все же направлена против завоевателей и новых порядков. Кэндзи распорядился не сразу убивать Вана, когда он будет обезврежен.
К удивлению генерала, китаец оказался молодым человеком, хотя изможденным до пергаментной сухости старика-кули. Вместе с ним была захвачена его жена, миловидная испуганная женщина, почти девочка, коротко стриженная, в холщовой голубой рубахе и такой же ткани брюках. Доихара долго всматривался в щелочки глаз пропагандиста — он специально приехал на окраину города. Раздумывал, что сделать с Ваном. Сопротивление японцы карали строго, закапывали его носителей живыми в землю, погружали на столбе, со связанными руками, по горло в водоем и так оставляли умирать от жажды, выкалывали глаза, также распинали на дереве и поручали заботам полковых хирургов, демонстрировавших младшему медицинскому персоналу оптимальные приемы вскрытия — на кричащем человеке.
В щелочках глаз китайца генерал не усмотрел страха — только ненависть. Он приказал принести шприц и концентрированный до степени необратимых последствий раствор героина. Велел раздеть Вана и его жену. Уколы он делал лично. Женщине дозу наркотика, после которой она уже не сможет без него жить, ввел в вену, пульсирующую слева под мышкой.
Ван закрыл глаза, но уши его оставались отверсты и ловили вопли жены. Потом самого китайца схватили за волосы и завернули голову назад. Он напрягся, противясь, на шее вздулись жилы, налились синевой, просвечивая сквозь темно-смуглую кожу. В переплетение шейных вен Доихара сделал второй укол.
Он приказал развязать супругов, как только они погрузятся в полузабытье. Лачугу не сжигать. Шприц и несколько запасных ампул оставить на видном месте…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Раса Ямато», осваивая Маньчжурию, не несла расходов на усмирение недовольных. Она получала только прибыль. В этом была глубина замысла Кэндзи Доихара — сделать опиум таким же спутником жизни каждого китайца, как рис, как воздух, как вода. В Манчжоу-го были построены лаборатории, монополия на которые принадлежала японцам. «Монополией» китайцев стало выращивание мака, сырья для лабораторий. Оккупанты издавали приказы. Вот один из них:
«1. Те, кто выращивает мак в требуемом количестве, освобождаются от земельного налога.
2. Те, кто выращивает мак на участке больше чем пять му[5], освобождаются дополнительно от воинской службы.
3. Те, кто выращивает мак на площади большей, чем двадцать му, получают дополнительную грамоту от правительства.
4. Те, кто выращивает мак на участке больше чем пятьдесят му, считаются старейшинами деревни или уезда и будут занесены в список кандидатов на общественные должности».
Так Доихара внедрял опиум в ткань государственного организма. И организм, как и человек, становился отравленным неизлечимо…
Добровольно на тридцатиградусный мороз, чтобы обеспечить строительство большевистского города? Ну что ж! Пусть по этому поводу волнуется бедный Дзудзи, он, видимо, надолго останется лейтенантом, несмотря на увлечение лингвистикой и отчетливо выраженные способности к первичному анализу.