Занималось утро 15 сентября.
Накануне в землянку командира эскадрильи поступил приказ — нанести повторный удар по скоплению немецких танков в оперативной глубине противника, в районе железнодорожной станции Жиздра, где ведутся большие работы, очевидно, по строительству оборонительного рубежа. После короткого обсуждения сошлись на мнении — линию фронта пересечь значительно севернее, в стороне, а затем ударить по танкам с тыла.
Земля за ниточкой траншей словно исцарапана, как тетрадный лист неловким карандашом ребенка. Беспорядочно пересекаясь, наслаиваясь друг на друга, тянулись гусеничные следы и автомобильные колеи, пунктиры старых большаков. Заработала вражеская артиллерия, впереди и справа, с небольшим недолетом по высоте, вспыхнули облачка разрывов. Не меняя курса, командир вел звено в тыл врага.
— Товарищ комиссар, — услышал Неверов в шлемофоне глуховатый басок штурмана, — слева еще одна батарея. Надо бы…
Он не договорил. В скрежет и боль превратился самолет политрука. Стрелок-радист соседней машины видел: от прямого попадания снаряда разлетелся на мелкие осколки плексигласовый фонарь кабины и самолет дымным факелом пошел вниз. Кого-то из членов экипажа взрывной волной выбросило наружу.
Им оказался Неверов. Его спасла броневая спинка, принявшая на себя основной удар. Комиссар был ранен осколками самолета в левую руку и переносицу, но жив и в сознании.
Павел ощупал себя в воздухе здоровой рукой. Проклятая Жиздра, заколдована она, что ли! Кобура с пистолетом были на месте. Только после этого выдернул кольцо парашюта.
Медленно приближалась исцарапанная, захваченная врагом земля.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С Жиздрой вот что: три дня назад туда отказался лететь Ваня Каев. Такого за два с половиной месяца боевых действий в эскадрилье не случалось.
Политрук вместе с командиром разъясняли летчикам обстановку, значение предстоящего боя. Жиздру надо стереть с лица земли! И Павел заметил, что лейтенант Каев, бесстрашный пилот и «хохмач», сидит в уголке землянки, бледнее бледного. Отметил это про себя, но поднимать при всех и расспрашивать не стал.
После планерки отозвал Ивана в сторону.
— Что с тобой?
И увидел с удивлением, что у храброго лейтенанта дрожат руки. Каев был из Жиздры, вот в чем дело, там остались мать и отец!
Неверов растерялся. Ему, политруку, теряться не положено, но впервые не нашел он, что сказать. Пошел к командиру. Тот поднял на Павла больные от бессонницы глаза. Выслушал. Сказал:
— Мы все бьем по живому, не только Каев… А то, что лейтенант знает Жиздру, даже неплохо. Сможет прицельно работать.
— Вместо Каева полечу я.
— Запрещаю. Комиссар мне и тут нужен.
— Не могу я сегодня оставаться на земле, как ты не поймешь! У него руки…
— Знаю, как вы не остаетесь, — перешел командир на официальный тон. — Про каждый из ваших одиннадцати вылетов знаю. Кто забрал в четверг машину у лейтенанта Рощина? Рассчитываете, мне ничего не известно? Идите.
Уже растаяли в небе стремительные машины, а Павел все стоял на полевом аэродроме по колено в ромашках и не видел цветущего разнотравья кругом, ничего не видел — только меловое лицо Каева в застекленной кабине.
Вернулся один самолет. Пилот рассказал — Ваня не стал бомбить родную свою Жиздру, он выбрал цель на окраине станции подальше от домов — склад горючего — и не вышел из пике.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В эскадрилью Неверов прибыл за месяц до начала войны, после двухгодичной службы на СБ под Ленинградом и переучивания — осваивал новый бомбардировщик. Направили его сюда в качестве комиссара.
Учили, учили — и вот, своего самолета не было. Услышал он в чьем-то шепоте: «Наш безлошадный». Назвали его так добродушно. А Павел занервничал.
На рассвете 22 июня Неверов собрался за волнушками, крепкие вымахали волнушки в июне в рощице за аэродромом, к тому же приехала из Ленинграда на несколько дней Валя с Сергунькой белоголовым, он его давно не видел — соскучился до смерти.
Не удалось сходить с Сергунькой за волнушками. Из своего домика, на бегу затягивая ремень на гимнастерке, выскочил командир полка и приказал всем отправиться на аэродром. Боевая тревога.
Летчики не очень удивились. Боевая тревога, тренировочная — дело известное. Павел велел своим сидеть смирно в землянке, дожидаться его и поспешил на летное поле: служба. На аэродроме он с удивлением увидел уже размаскированные самолеты и сложенные штабелями бомбы. Командир эскадрильи выдал личное оружие. Через несколько минут на поле примчалась полуторка, тормознула с разворотом, из кабины — замполит полка: