— Сам из Пензы? — улыбнулся Неверов.
— А как же!
Оставшиеся истребители сразу оказались далеко позади. Пока они уходили на разворот, звено наших бомбардировщиков, наращивая скорость, и вовсе скрылось в облачности.
Отбомбившись, на подлете к своему аэродрому, Павел издали заметил на летном поле плотную фигуру командира полка и поджарую — батальонного комиссара. Машины садились одна за другой.
— Товарищ командир, — обратился Неверов, — во время боевого задания совершил нарушение: шел без сопровождения…
— Как получилось? Могли же нарваться на «мессеров»!
— Моя вина. Нарвались.
— Ну?
— Пошли в лобовую.
— Есть погибшие?
— Есть. Два «мессера».
— Наказать бы его, — вслух подумал комполка. — Ох, наказать бы…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Евдокия работала на кухне немецкой солдатской столовой.
Жила она с двухлетним сыном и старой матерью в избе рядом со школой, в которой и размещалась теперь столовая. Ходила по деревне в старом тряпье, в мужниных ботинках на босу ногу, в темном платке, из-под которого — вздумай кто-нибудь из солдат приподнять ее подбородок — глянули бы измазанная печной сажей щека да испуганные круглые глаза: она не хотела привлекать внимание своей молодостью.
Никто из солдат гарнизона, ежедневно столовавшегося в бывшей школе, не мог предположить в неказистой замарашке человека, кормящего всю деревню, — со складов, вполне аккуратно, исчезали то мешок ячневой (трофейной для немцев) крупы, то куль картошки, то диетическое германское сало в целлофановой расфасовке по сто граммов.
О том, что часть добытых продуктов затем уходит из села — лесными тропами — Евдокия не знала. «Так спокойнее будет и ей, и нам» — сказал, нащупывая в подводе, в сене, добычу кухонной посудомойки, бывший деревенский ветеринар.
Выйдя утром за дровами, сложенными штабелем во дворе школы, Евдокия услыхала гул самолетов. «Наши!» — подумала она и сразу же заметила высоко в небе несколько аэропланов. Одна из машин внезапно загорелась, женщина разглядела, как над фигуркой падавшего человека раскрылся парашют и начал, покачиваясь маятником, медленно снижаться.
Скоро уже десятки глаз с ужасом наблюдали за ним — за два месяца оккупации деревенские насмотрелись всякого, распробовали на вкус «новый порядок» — трижды их сгоняли на публичные расстрелы. По околице пронесся хриплый лай — поисковая группа солдат с овчарками отправилась к месту приземления.
Ударившись о землю, Неверов потерял сознание. А когда очнулся, хотел сразу же ухватиться за кобуру. Ее не было. Вокруг него с автоматами на изготовку стояли солдаты в серой чужой форме.
Он лежал на неубранном картофельном поле. Неподалеку какие-то женщины в платках рыли траншейный ход. Когда русский летчик приземлился, хотели побежать к нему, выбрались из траншеи. Но немецкие солдаты дали предупредительную очередь поверх голов, отгоняя.
Звук выстрелов и заставил его очнуться. Павел попробовал, не глядя на немцев, подняться. Ему это не удалось. Резкая боль в руке и головокружение снова опрокинули. Человек в круглых маленьких очках и в офицерской форме разглядывал внимательно его документы, протянул их мужчине в полосатой рубахе и кирзовых сапогах — должно быть, переводчику. Тот поглядел на Неверова и сказал бесцветно:
— С благополучным прибытием, товарищ комиссар.
И перешел на немецкий, обращаясь к офицеру.
Павел проклял спешку, с которой он собрался в полет. Взял с собой документы!
Несколько солдат закинули шмайсеры за спину и, схватив Неверова за руки и за ноги, поволокли к стоявшему на проселке крытому грузовику. Раскачав, закинули в кузов, и Павел снова потерял сознание. Русский в кирзовых сапогах, кряхтя, собирал неверовский парашют.
Когда пленного привезли в школу, у входа уже дымил выхлопными трубами мотоциклет: из штаба армейской части прибыл вызванный по телефону обер-лейтенант — специалист по допросам. На крыльце стоял, заложив руки за спину, пехотный капитан. Пленного летчика ввели в комнату, усадили на стул, стали разглядывать. Обер-лейтенант и пехотный капитан негромко переговаривались между собой. Капитан был полным, с добродушным, почти бабьим лицом, он показался Неверову даже симпатичным, домашним — капитан икал, смущаясь этого, и, очевидно, произнося извинения. Обер-лейтенант был молод, коротконос и, должно быть, занимался физподготовкой, гад.
Между тем, знай Неверов вражеский язык, он перераспределил бы оценку впечатлений. Добродушный капитан предлагал немедленно расстрелять пленного, согласно параграфу приказа, заверенного лично доктором Геббельсом, предписывающего безусловное уничтожение каждого комиссара и политработника.