Младший по чину, напротив, возражал: у него имеется новое распоряжение. Подписанное маршалом Герингом. В соответствии с этим документом пленных летчиков рекомендуется сосредотачивать в специальных пересыльных лагерях для авиаторов, например, при штабе шестого германского воздушного флота, к которому обер-лейтенант прикомандирован.
«Но доктор Геббельс…» — настаивал пехотный капитан.
«Я думаю, доктор Геббельс будет также доволен, если пленный комиссар заговорит, проявит малодушие — что откроет неплохие перспективы для пропаганды. Капитулировавший комиссар, подумайте!»
«Пожалуй. Я не буду мешать Вашей работе. Разумеется, если вы позаботитесь о необходимой гарантийной документации».
«Я обещаю вам это».
Симпатичный капитан еще раз икнул и оставил Неверова, покачивающегося на стуле от боли в руке — в кашу раздроблено запястье, — наедине с обер-лейтенантом Эрихом Утль.
Затворив дверь, обер-лейтенант протянул пленному свой носовой платок и сказал по-русски почти без акцента:
— Возьмите. Скоро вам сделают настоящую перевязку.
Павел обмотал запястье платком, ткань сразу же пропиталась кровью.
— Как комиссар, вы наверняка знаете расположение аэродромов вашего полка, численность самолетов, их виды. Имена командиров. Вот все, что требуется в обмен на вашу жизнь.
«Почему я не проверил карманы перед вылетом?»
— Вы что-то шепчете? — наклонился к летчику безукоризненно вежливый Эрих Утль. — Ну, громче, громче. В противном случае врача не будет.
Он двумя пальцами захватил за кончик платок и сорвал его с раздробленной руки Павла. На дощатый пол закапала кровь. Обер-лейтенант поискал глазами по комнате — бывшей учительской, на пустом книжном шкафу увидел пыльный глобус и рифленый трехгранный уголок логарифмической линейки. Приподнявшись на носках, выдернул линейку, осмотрел ее и резко хлестнул Неверова по левой руке.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечером в избу Евдокии принесли залитого кровью русского летчика и кинули на пол.
Когда дверь захлопнулась, женщина бросилась к Неверову. Он был без сознания. Левый рукав гимнастерки напрочь оторван, рука — в синяках и кровоподтеках, кисть обернута промасленной бумагой и обмотана шпагатом. Павел бредил. Женщина напоила его, оторвала от простыни чистый лоскут и хотела уже развязать бечевку, но на пороге, пинком раскрыв дверь, появился солдат с автоматом, сказал:
— Найн!
И отшвырнул женщину к стене.
Очнулся Павел от жжения в руке и от дразнящего запаха колбасы. На полу перед ним, у самого лица, были разложены открытые банки с консервами, колбаса (острый чесночный дух), хлеб, высилась бутылка зеленого стекла. Чуть выше — голенища начищенных сапог. Взгляд скользнул по голенищам, потом выше — по галифе, остановился на обращенном вниз внимательном лице Эриха Утль.
«Вот, значит, Сергунька, какие дела. Невеселые у нас с тобой дела».
Заметив, что комиссар открыл глаза, обер-лейтенант сказал:
— Вы мне должны верить, я всегда держу свое слово. Я позабочусь, чтобы вас отправили в Германию и наградили чем-нибудь, например, виллой. Нужно только слегка отвечать на мои вопросы. А пока поешьте.
Здоровой правой рукой Павел опрокинул бутылку.
— Неумно и глупо. Даже комиссару следует быть благоразумным человеком. Ваша игра обрела финал.
Неверов снова закрыл глаза.
Ночью Евдокия принесла хлеб и две картофелины «в мундире». В деревне уже все знали о его молчании. Знал и деревенский ветеринар в лесу. Женщина накормила летчика, и он заснул на топчане, куда она его перетащила.
Утром за Павлом пришла машина, отвезла в штаб, и там летчика допрашивали двое суток. Эриху Утль пришлась по душе линейка.
— У вас в России, — говорил он, похаживая, — издавна наказывали плохих учеников линейкой. Большевики легкомысленно отменили это наказание. Глупое милосердие, оно ни к чему хорошему, как вы можете теперь убедиться, не привело. Мы снова будем возвращать линейку в школу. И первый ученик будете вы.
Он бил его по больной руке, по запястью, по локтю, по предплечью.
— Я буду вас наказывать линейкой до тех пор, пока вы не заговорите. Левую руку затем следует ампутировать. Но правую руку я вам оставлю. Чтобы было чем приветствовать нашего фюрера.