— Отлично. Нам предстоит поработать с вашим дальневосточным другом.
— Если позволите, я с удовольствием поставил бы друга к стенке, господин обер-лейтенант.
— Все в свое время, — улыбнулся Эрих. — Может он знать что-либо об Эвороне?
— Об Эвороне? — удивился Баяндин. — Не думаю… Хотя… Прошли годы. Что именно знать?
— В каком объеме и какой именно металл имеется в названном вами месте.
— Сомневаюсь. До Эворона от Комсомольска неблизко. О Севенарде же ведал только я. Не-ет, куда им!
— Все же попробуем выяснить. Эту задачу я возложу на вас.
— Разрешите спросить, для чего нужны сведения об Эвороне?
— Мой маленький каприз. Запала в душу благородная судьба вашего полковника…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Павел начал ощущать, что в глазах окружавших его людей он по-прежнему оставался комиссаром. Каждый вечер шли из бараков люди — советоваться, какой линии держаться. Когда он окреп настолько, что мог самостоятельно ходить, одессит Вова счел — пора потолковать о делах серьезных. Поздно ночью — надсмотрщики спали в своей «амбулатории» — штурман зашептал на ухо Неверову:
— Есть несколько надежных ребятишек, политрук. Можешь поверить Вове…
— Что за люди?
— Которым подыхать неохота. Петя из третьего барака — раз, между прочим, тоже на «пешках» летал. В нашем бараке два человека, Петровича ты знаешь. Проводим некоторую работу…
— Например?
— Например — вот, — штурман достал из-за пазухи листовку. — Почитай, наша, советская.
— Откуда?
— Оставим этот вопрос, — штурман пока опасался называть имя одной из женщин, делавших Неверову перевязку. — Листовку пронесли по всем баракам. Дело номер два: хотим пришить одного из блокманов, ты его утром видел — чахоточная сволочь.
Павел вспомнил: надсмотрщик действительно был тщедушный, болезненный, но нагайкой работал, выгоняя утром людей из барака, как машина. Даже кашлял от натуги.
— Преждевременно, Вова. За одного многих перестреляют. Надо подумать — что главное? Главное для нас — мешать вербовке людей! Заметил, завербованных переводят на сытный паек?
— Хитрые, сволочи…
— А мы тут шатаемся от голода. Дух у людей надо поднять. И разъяснять положение на фронте, хотя бы…
— Чудачок, как же мы узнаем о положении на фронте?
— Было бы желание! Дай-ка сюда газетку, что чахоточный принес.
Приноровившись к блуждающему свету прожектора, Павел прочел:
«Что бы ни предпринимала германская армия, все делается основательно. Это нужно сказать тем, кто находится под влиянием глупых и нелепых слухов. Если во многих местах населенного пункта сделаны укрепления, то, может быть, некоторые видят в этом неуверенность германской армии. Германская армия потому решила построить эти укрепления, что предпочитает лучше сделать один лишний окоп, чем напрасно жертвовать одним солдатом…»
— Вот и думаем вместе, — сказал Неверов, — что за этими фразами кроется? Похоже, начинают они паниковать! Слухов боятся — значит есть слухи! Газета-то как называется?
— «Новый путь». В районной типографии печатают.
— Не иначе, нашего наступления опасаются. Зачем населению толковать об укреплениях? Выходит, готовится наше наступление.
— Похоже, товарищ политрук!
— А ты говоришь, откуда взять сведения. Читать даже эту вшивую газету надо умеючи. Завтра и начнем разъяснять, каково немцам приходится…
Следующей ночью, уже втроем — в разговоре принял участие Петрович — выработали план: сопротивляться вербовке, подкармливать тяжелых, для этого организовать продуктовый НЗ, подумать о доставке в Красную Армию сведений о месте расположения лагеря. И готовить восстание.
А наутро Неверова повели в «амбулаторию».
Рядом с Эрихом Утль сидел гауптман, а позади них, на табурете — Митька Дьячок в форме рядового германской армии и коротких сапогах с широкими голенищами. В комнате был еще один человек: в углу, в кресле, покоился — нога на ногу — японец в желтых блестящих гамашах.
Обер-лейтенант указал на левую руку Неверова — согнутую в локте, на перевязи.
— Надеюсь, вы помните наш недавний разговор о нерадивых русских учениках? Я хотел бы не возвращаться к линейке.
Он кивнул Митьке, тот поднялся, обошел Павла, сверху вниз глянул ему в глаза.
— Признаешь, моторист? Или запамятовал?
— Надо было тебя утопить тогда…
Митька оглянулся на обер-лейтенанта и рассмеялся.