— Я-то вряд ли увижу.
— Ну сын ваш увидит, какая разница? Вездеходы будут на резиновых шарах, чтоб тайгу не калечить.
— Прямо из «Техники — молодежи», — улыбнулся Кочетовкин.
— Именно что. Техника для молодежи, — не совсем расслышал ученый. — Наша с вами техника в музеях уже.
В четыре прибежала Сережина бригада. Повели Ивана Семеновича к Ольге Николаевне — она в четыре руки с Зоей Дмитриевной налепила пельменей, и зреет грандиозный пир. Звали с собой ученого, тот с досадой отказался: Новосибирск, вот-вот дадут Новосибирск!
— Нужен телефон в северном исполнении, — заметил Кочетовкин, покидая комнату.
— А что! — ответил ученый. — Мысль!
На улице, рядом с парнями, Иван Семенович наконец узнал, вспомнил щекочущий ноздри запах — чистый и пресноватый, как у речной воды, запах «хе-бе» и хозяйственного мыла — запах его молодости.
2.
…Больше всех орал Сережа, сладость главная.
Ясноглазая Калерия в сиреневом халате глянула в дверной глазок, смешалась и шепотом сообщила в глубину квартиры:
— Митенька, к тебе!
Сережа застал Соболева сидящим в глубоком болгарском кресле, в кружеве магнитофонных лент.
— Ага, это ты. Предупреждать надо, что зайдешь. Я по-домашнему, извини.
Калерия, оставив на паркете узкие, влажные, уже исчезающие следы своих ступней, притаилась на кухне. Начальник СУ тяжело поднялся, развел локти в стороны, как бы распрямляя сутулую спину. Подумав, вытащил из серванта две рюмки.
— Присаживайся, сейчас мы…
— Я не за этим пришел, Дмитрий Илларионович. Почему перегретая вода у нас сливается в речку? Это же… это же…
Соболев остановился перед пунцовым, возмущенным Сергеем с бутылкой и рюмками. Поискал глазами, куда их поставить, и сунул назад в сервант.
— И ты за этим домой ко мне пришел? — укоризненно проговорил он. — Я делами в конторе занимаюсь.
— Но вы мне не ответили.
— Ты полагаешь, я тебе должен отвечать?
— Дело не только меня касается. Да что там, вся бригада давно хочет поговорить с вами начистоту. Не поймем мы вас, Дмитрий Илларионович, не можем понять.
— А хочется?
— Надо…
— Зачем же? Может, и так проживем, без лишнего взаимного понимания?
— Нам нужно знать, как действовать дальше.
— Уже? В каком же направлении тебе захотелось действовать, милый мой?
— Бросьте со мной говорить, как с мальчишкой!
— А кто ж ты для меня? Сынок сослуживца, Паши моего Неверова…
— Если бы не это!
— То?
— Если бы не ваше прошлое, не фронт, я первый бы подумал, что стройке специально мешают, вредят.
— Изящно сказано. Ты в органах не служил? И на том спасибо. Разговор действительно намечается содержательный… Садись, располагайся. Не хочешь коньяку — чаю налью. Тоже не хочешь? Обижаешь, я ведь к тебе на самом деле по-отечески… Перегретая вода. Ну что ж, можно и о ней. Котлованов для отстойников и водохранилища у нас нет. Не успели — людей мало! А котельную надо было пускать, как же без нее? Стройка бы остановилась. Удовлетворен?
— По форме. Пускать котельную без отстойника нельзя, это одно целое. Делают же на оловорудном поля фильтрации и очистные сооружения. Наш случай — в миниатюре то же. Тут не мне вам объяснять.
— В таком случае объясни другое. Почему мне разрешили все-таки пустить котельную?
— Не знаю. Взаимопонимание встретили, иного объяснения пока не нахожу. Ну и погоня наша за скоростью любой ценой…
— Наша! Вот именно. Наша общая, как в песне поется — твоя и моя. А ты меня одного обвинять явился.
— Мне разобраться хочется, а не обвинять. Выяснить, понимаете ли вы, что вокруг происходит? Если бы только котельная! Зачем вы все новых и новых людей сюда требуете, набор за набором, почему к нам все едут?
— Чудачок, мы же ударная комсомольская стройка. Забыл? Ты сам зачем приехал? Рвутся люди на восток, ничем их не удержишь, это же патриотично, а? Движение наше всенародное, а? Как с этим быть?
— Ловко вы, Дмитрий Илларионович. Но зачем трогать всенародное движение? Заявки на рабочую силу вы составляете. А она здесь уже не нужна. Переизбыток! Если подсчитать с карандашом в руках…
— Вслух, Сереженька, главное, такие вещи не говори. Осудят! И я первый — если на людях…
— Отчего же, скажу. Как раз на людях, на отчетно-выборном комсомольском собрании и скажу.
— Фу ты, как серьезно! На самом отчетно-выборном, да еще на комсомольском? Бедная моя головушка… Чем все-таки приток рабочей силы тебе досадил?