— Строительство в наших районах, Дмитрий Илларионович, обходится в два-три раза дороже, чем в освоенных. Вы это знаете. Чтобы обеспечить всем необходимым рабочего и его семью, у нас тут надо потратить на несколько тысяч рублей больше, чем на юге…
— Запасся даже цифрами? Был у меня один такой новосибирец недавно.
— Цифр пока нет, но подсчитать берусь.
— Да-да, ты же у меня экономист.
— Именно. По грубым прикидкам — тысяч на десять в расчете на семью. Тут — все: и стоимость жилья в наших условиях, и школ, и детских садов, и сферы обслуживания. Что получается, Дмитрий Илларионович? Получается, что каждый человек в Эвороне на вес золота. Вызов только одной тысячи людей к нам — это миллионы дополнительных трат для страны.
— Так-так, какие же у тебя из этого глобальные выводы?
— Драться надо.
— Драться? Вот как. За что же?
— За нормальный экономический подход. За то хотя бы, чтобы работать в Эвороне без привлечения новых людей. Лучше расставить тех, что уже здесь. Грамотно. Тут сейчас наша линия фронта, если хотите! Я уже около года на стройке, живу во времянке, как все. А домостроительный комбинат вами заморожен…
— Вот видишь! Опять в нехватку рук упираемся. А ты мне лекции читаешь.
— Число рук не может расти беспрерывно.
— Совсем теоретическая у нас беседа получается. Страна шлет людей — а мы им от ворот поворот? Назад гнать?
— Не страна. Ваши просьбы их сюда зовут.
— Что делать? Освоение Дальнего Востока не частный эпизод истории. Не моя прихоть. Это — на года и года. И люди, похоже, будут сюда идти, даже вопреки твоему и моему желанию.
— Правильно. Будут. Тем более мы должны избегать кустарщины. Домостроительные комбинаты вообще, например, удобнее строить где-нибудь на пересечении дорог, и везти блоки сюда. Гораздо дешевле.
— Повторяю, не по адресу упрек, Неверов.
— Но у нас тоже должно быть свое мнение! И мы обязаны его пробивать.
— Ты с Пекшиным предварительно для подковки не беседовал?
— Вы пытались пробивать? Настаивали на том, чтобы комбинат строили в Комсомольске или Хабаровске, а не здесь?
— Зачем? Не испытываю потребности. Пусть в министерствах ломают головы. У них зарплата соответственная…
— А нам ждать? Еще одно — половина машинного парка СУ зимой стояла. И сейчас стоит.
— Опять я виноват?
— Дорог на стройке до сих пор нет. Какая техника выдержит? Заводская стоимость самосвала в десятки раз меньше цены всех его ремонтов у нас, капитальных и текущих. Это я тоже подсчитал. Начинать надо было с дорог… Разве не вы начинали «Эворонстрой»? Не вы определяли очередность работ? Что… что с вами, Дмитрий Илларионович?
Сережа вдруг уловил расплывающийся, нечеткий взгляд Соболева, устремленный вроде бы на него — и мимо. Тень гримасы скользнула по лицу начальника СУ. Выбежала из кухни, презрев конспирацию, секретарша Калерия в сиреневом шелке:
— Митенька, тебе плохо? Митенька…
— Уйди, — отстранил ее Соболев. — И этот пусть уходит, умник…
— И все, что вы можете мне сказать, Дмитрий Илларионович?
— Почему же… Сказать можно многое…
Соболев провел ладонью по глазам, освобождаясь от другого лица, как от наваждения. Лица, что двоилось и наконец совпало, отождествилось с Сережиным. Оно было знакомо до малой морщинки и ненавистно, как в тот далекий миг, когда вскинул он дуло «шмайсера»…
— Многое сказать можно. Но слов тратить не буду. Топай, милый, отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели. Топай, а завтра придешь в контору извиняться. Не забудь поразмыслить до завтра, кто тебя бригадиром сделал и за какие заслуги.
Вот оно что! Неверов выбежал на лестницу. Когда его шаги затихли внизу, Калерия тихонько сказала:
— Не наделал бы он глупостей, Митенька! И я тут еще, почти в неглиже, не надо было ему открывать…
— Какого же черта открыла?
Устало прикрыл веки и добавил:
— Успокоится. Его нарядик у меня в сейфе. Успокоится.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Возможно и так. Но самому ему Неверов беспокойств добавил. Мальчишка, того не понимая, сболтнул словцо, колыхнувшее в памяти настрого забытое, — он сказал: «Линия фронта».
Думалось — покончено с этим.
«А вот и врешь ты, Митенька. Кто каждый день, каждую минуту знал, кожей ощущал, кто ты и кто — они? Кто выучил — как псалтирь! — приемы и ухватки предложенной жизни, овладел таинством, иначе не назовешь, блудословия, отлично понимая, что блудословие это — безотказное, острой заточки оружие и маскировочная одежда одновременно, позволяющие таиться и ждать, ждать и сражаться, как и положено воину во стане врагов? И разве ты не был воином, по крупицам — недобранным процентом, посланным ли в хлябь и запоротым бульдозером, обидной фразой, каждым незавинченным вовремя болтом — долбящим ненавистное здание?»