Тот наклонился за ножом и сразу же услышал треск веток. Но Соболев не убегал. Неторопливо шел, подминая валежник, к своей лодке. Не оборачиваясь, спросил:
— Ну, так доложи, за кого принял? Что вообще все это…
— У вас надо спросить, гражданин Соболев, не у меня!
— Гражданин?
— Садитесь на весла, Дмитрий Илларионович, не на корму. Я подтолкну. Поплывем в Эворон вместе. Там и объясню вам, что потребуется.
— Обижаешь, Легостаев. Крепко обижаешь. Ну да ладно, отвечать-то тебе… Может, все-таки сам на весла сядешь? Помоложе меня, старика?
— А это куда? — Лейтенант приподнял руку с оружием. — Вам на сохранение?
— Ах, да… Ну-ну…
Забираясь в оморочку, не расставался с улыбкой:
— Так в майке и поплывешь? Несолидно, Легостаев, представителю власти в майке являться пред народ, уважать тебя перестанут. Ты подумай…
Они отчалили, и сразу же Силинка понесла лодку, завертела.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Цепь поиска между тем обрастала новыми звеньями.
Изучение надписей и пометок на карте, выполненное уже в Москве, сопоставление цифровых знаков, найденных в тайнике — номера пистолета, проб на драгоценных металлах, заводских клейм на оружии и компасе-дефлекторе — с данными архивных материалов, анализ совокупного назначения предметов позволили сделать предположение, что владельцем тайника мог быть не таившийся скопидом либо бандит, а один из людей абвера, заброшенный на Дальний Восток в начале войны или ранее.
В Лучистый были откомандированы еще два сотрудника органов Госбезопасности.
Они выехали на стройку, одновременно по краевому радио была передана, для форсирования дела, информация о предполагаемых в ближайшие дни археологических исследованиях в районе Шаман-камня, но владелец тайника уже сам ушел в тайгу, и никто не мог знать, что отныне судьба намеченной и еще не до конца спланированной операции находится в руках молодого лейтенанта.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Легостаев за год службы в этих местах хорошо изучил речку, взял на учет все ее пороги и перекаты. За песчаной отмелью, где Силинка изгибалась широкой петлей, поворачивая к Эворону и уходя в темный тоннель меж высоких, соприкасавшихся кронами кедрачей, скомандовал поднять весла: за отмелью намечалась подводная каменная гряда. Поток, сжатый ею и тесными берегами, набирал бег, пенился — здесь нужно идти на руле.
Соболев то ли замешкался, то ли не услышал в плеске воды команду, но не спешил бросать весла. Легостаев крикнул вторично:
— Сушите, живо!
Они уже неслись в сумраке тоннеля.
Соболев резко повернул лодку налево, к берегу, подставив тем самым борт течению. И сразу же их швырнуло о камень порога. Оморочка треснула, глотнула воды. Людей выбросило в поток.
Соболев первым ухватился за подмытые, черные корневища кедров, подтянулся. Легостаева (греб одной рукой, спасая пистолет) протащило пониже. Когда выбрался на сушу, увидел далеко впереди ныряющие в пене обломки оморочки.
Спутника нигде не было. Лейтенант выстрелил в воздух. Кедровая сухая роща — ливень обошел ее стороной — ответила долгим эхом. Упала шишка.
Легостаев побежал по берегу назад, к тому месту, где уцепился за корни, ушел Соболев.
Удар сзади по шее швырнул лейтенанта на землю, на колючие шишки. Он покатился, уклоняясь от болотных сапог. Один из ударов все же угодил по руке — с плеском нырнул в воду пистолет. Еще один точный удар пришелся по лицу.
Соболев подтащил Легостаева к старому вековому кедру, для верности долбанул голову лейтенанта о ствол.
Обшарил его карманы и нашел то, что искал — бензиновую зажигалку. Она не сработала, подмок камень. Он вытряхнул кремешек из зажигалки, положил на солнцепек подсыхать. Присел, переводя дух, рядом…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Геля Бельды, не застав лейтенанта в стогу — только его синий милицейский китель, поспешил к Шаман-камню. И здесь Легостаева не нашлось. Но остались следы двух человек. Нанаец без труда прочитал, что оборвались следы у воды. Он бросился в речку, поплыл.
Плыл долго. Перед отмелью почуял запах гари.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет страшнее беды в тайге, чем пожар.
Не только молнии зажигают его.
Прогретые летним зноем мари, таежные болота струят тепло, и трудно уловить момент, когда трепет испарений переходит в дымок низового пожара: огонь сам возникает в торфяниках, идет под дерном, под хвоей. Потом занимаются сухостои, валежник, палые листья; желтые языки вырываются из едкого белесого дыма, затягивающего тайгу, бежит в испуге зверь, трещат, вспыхивая, муравейники, с криком кружат над гибнущими гнездами птицы. А там уже стена пламени поглощает вековую заботу земли: сосну и кедр, ясень и дуб, все живое, что множилось здесь, цвело и дышало.