— Да ладно, все знают, кем я тебе довожусь…
— Фамилии у нас разные. Мало ли что болтают!
— Батя, не надоело в прятки играть? Свои же люди кругом…
— Закрой-ка дверь!
Сережа поднялся, но, идя к двери, пожал плечами.
Он всегда был послушным и покладистым. Иван Семенович не сомневался, что так оно будет и на этот раз.
— Твое дело сейчас — учиться. Понял? Грызть гранит. Высшее образование — все этому подчинить! Станками другие люди займутся, людей в цехе достаточно.
— Но почему не я?
Неверов не ожидал того, что скажет Кочетовкин:
— Потому что мне скоро уходить. Ты свою цель видишь? Кому я цех передам?
— Мне, что ли? Как — уходить?
Кочетовкин помолчал. Ответил только на первый вопрос:
— Тебе, Сережа. Кому же еще. Ты мой сын. Но это никого не касается и нечего подчеркивать… Главное — дело! И тут меня в дирекции и парткоме криво не поймут.
— Но…
— Позволь! У станка ты отстоял достаточно. Есть и опыт руководящей работы…
— Отстоял?
— Ну показал себя! Какая разница? Осталось подналечь на инженерную подготовку — чем не начальник цеха? Плюс небольшой административно-хозяйственный ликбез, тут на меня рассчитывай, экономику подучи — голова у тебя светлая. Вот куда я гну, Сережа! Я в этот цех полжизни, если не всю целиком, вколотил — в чужие руки не отдам…
Сережа не узнавал Ивана Семеновича.
— Батя, что с тобой? Цех — не дача…
— Ладно, я тебе сказал.
Сережа отрицательно покачал головой.
— Зачем мне это? И не так надо…
Иван Семенович улыбнулся.
— Мне лучше знать — как.
Сережа не улыбнулся в ответ.
— Станок я все-таки возьму.
— Ладно, станок возьми.
— Пошел я, — он был в растерянности.
— Погоди. Если уж так, людей в бригаде подготовь. Чтобы не только ты, все были согласны со станком возиться. Штука не простая. Придется после смены задерживаться в цехе, не хотел я этого…
— Скажи все-таки, почему ты решил уйти?
— Еще не решил. Да и не я…
— А кто? Директор?
— Ну, с директором-то у меня полное взаимопонимание, он и слышать не желает.
— Тогда не пойму…
— Я сам себя иногда плохо… А больше — не себя! Ясность куда-то делась, что ли… Не могу объяснить, да и не надо, наверно.
— Что, что объяснить?
— Голова вот болит. Иногда кажется, не цехом руковожу — мною он командует, ведет, неприятно это, Сережа. Как слепой с поводырем. И не цех даже, а не разберусь кто. События… А куда ведет? Я раньше завод, Сережа, как свои руки-ноги ощущал… Здоровый человек всегда так, тело свое чувствует, уверен в нем.
— В санаторий надо, батя, я же говорил…
— Не о том! Какой санаторий? От чего меня лечить? На фронте не чувствуешь своего тела — в резерв, не вояка… Ладно, забудем, все пока в норме. Раскудахтался не ко времени, тебя напугал. Так станок… станок. Не забыл, что у вас обязательство — сто десять процентов годового? Не пришлось бы пересматривать, некрасиво будет.
— Обязательство оставим без изменения.
— Значит, попотеть придется. Весь цех, а то и завод будут следить за тобой, ревниво и придирчиво. Такие чудеса. Лично я вокруг вас общественное мнение обязан буду разогреть. Чтобы маловеров и любителей длинных рублей поучить… Непросто, Сережа, обеспечить уверенность в хорошем заработке.
— Это так важно?
— Вот я сказал — любители рублей. Неверно сказал. У каждого человека дома семья, каждому охота жить в приличной квартире, не нуждаться. Плохо это? А новая техника — пойми ее. Авось получится работа, авось нет. Как оно на заработке отразится? И надо доказать, что технический прогресс выгоден не только заводу, но и каждому из нас. Задача бригады, выходит, политическая…
Странный осадок этого разговора с Кочетовкиным держался долго, потом подоспели проводы Володи Колесникова в армию, и бригада попала в тяжелое положение. Ушел квалифицированный парень, уже освоивший многооперационный станок. Новому человеку, которого подыскивали, предстояло в ускоренном темпе проделать путь, уже пройденный на участке Колесниковым, чтобы войти в бригаду на равных. Пока же такого человека не было, и отставание — бригада работала на один наряд — росло с каждым днем.
Администрация цеха несколько раз предлагала на смотрины передовиков с соседних участков.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Выходя из бытовки вместе со шлифовщиком Толей Головковым, услыхал Сережа надсадный кашель за дверью курилки. Заглянули туда и увидели Федю Горохова. Он сидел на скамейке и утирал слезы. В руке у него дымилась сигарета.