Нужно бы самим взяться за электронику. И чем раньше — тем лучше. Иван Семенович уже несколько раз останавливался перед графиком выполнения плана станочниками участка, спрашивал Неверова:
— Помощь нужна?
— Обойдемся.
— Ты не бодрись, толком скажи — как?
— Головков освоил программник.
— И норму дает на нем?
— Уже третью смену. Завтра Каткова переведу на новый.
— А Головкова — назад? Зачем?
— Пусть все по очереди. Будем чередоваться, чтоб без обид.
— Ну, знаешь, теперь не до обид! Ты еще Горошка своего поставь на электронику!
— А что, и до него очередь дойдет.
— И глупо.
— Ты бы так не сделал?
— Я бы, я бы… Мне план нужен!
— Будет план, батя.
— Не батя, а Иван Семеныч!
— Так точно.
Сережа и вправду бодрился, хотя чувствовал себя тревожно. Выматываются ребята, уже со злостью смотрят на капризную перфоленту, что норовит остановиться, замереть в самый неподходящий момент, например на перерыве. Что там после смены — до темной ночи в цехе торчать приходилось из-за нрава многооперационного станка! А тут еще Горошек…
Неделю потратили, чтобы нащупать след — где пропадает по вечерам Федя. Спрашивали его самого — «К друзьям кое-каким заглядывал». Катков смотался в школу, где учился до прихода на завод Горошек. Директор школы Мария Михайловна при упоминании фамилии новичка обрадованно кивнула.
— Как же, хороший мальчик, без троек кончил. Отыскался, наконец! Значит, он на заводе теперь? Не ожидала… Мы все считали, в музыкальное училище пойдет.
— Он что, играет?
— А вы не знали? Играл, и многих в своем классе, так сказать, заразил. Когда жива была мать Феди, он несколько лет посещал музыкальную школу. Потом совмещать стало трудновато. Да и наши новые программы… ребята загружены как никогда. Но гитару он не забросил, нет!
— Гитару?
— Ну да! Чему вы улыбаетесь?
«Как в воду Парфеновна глядела», — подумал Катков.
— Не думайте, он к гитаре серьезно… На наших олимпиадах Горохов даже классику играл. Мы все очень жалели, когда его мама… словом, когда он ушел из музыкальной. Чем хоть у вас занимается?
— Ученик шлифовщика.
— Не ожидала, не ожидала…
— Исчезает куда-то Федор, меня вот к вам послали. Дома говорит, что задерживается на заводе.
— Нет?
— С четырех часов он всегда свободен.
— Странно. Вы позвоните мне, хоть завтра. Наведу кое-какие справки, вызову его бывших одноклассников. Может, что…
В обеденный перерыв Катков набрал школьный номер телефона из цеховой бухгалтерии.
— Новости есть, — сказала Мария Михайловна. — Видели его несколько раз в Кольцовском сквере, знаете? И вот что обидно — с гитарой… Вы позвоните мне еще, держите в курсе.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Компания в Кольцовском сквере «склеилась» стихийно, сама собой. В затененной аллее собирались стильные, как они называли себя, молодые люди, чтобы вместе скоротать время. Слушали магнитофон, покуривали «Приму», вели небрежную жизнь. Горошек, появившись здесь однажды, пришелся очень к месту — умел перебирать струны.
Иногда сходились ребята из Кольцовского сквера у кого-нибудь на квартире, если, конечно, не было дома предков. С помощью подручных средств монтировали интимный свет, пел великий Маккартни. Это называлось «кейфовать».
Горошку нравилось «кейфовать».
Нравилось говорить о «чувихах» — об этом предмете в компании в основном и судили-рядили. И сладко было вести такую речь, не опасаясь нарваться на грубость. Правда, самих чувих среди новых фединых друзей не было. За исключением Люси́, но танцевала Люси только со Шнобелем, остальные ребята — друг с другом.
Вообще-то Шнобель — имя не из благозвучных. Но его обладатель почему-то не обижался.
Был он парень шикарный. Где-то служил, но Горошек не знал — где. У него первого в Воронеже завелись туфли на рифленой подметке, было ему восемнадцать лет, но держался он с пацанами на равных, и это льстило. Был еще у Шнобеля значок второразрядника по боксу и горбинка на крупном носу — след былых сражений на ринге. И брюки он не сам себе зауживал, как все смертные, — достал польские.